Саввича, пока утих Дыкин, рыскавший в поисках ее по всей округе, пока сделали ей документы. А потом снарядили саночки, будто на менку ходила, и отправили.

Как-то, осмотрев тайник Дмитрия Саввича, увидев собранный им приемник, Мозговой поинтересовался, сможет ли он освоить рацию. «Почему бы и нет! Я ведь старый радиолюбитель», — не без гордости ответил Дмитрий Саввич.

Вскоре после того разговора во двор больницы въехали сани, груженные сеном. Прибыл, как договаривались, фураж лошадям. Возница обменялся с Дмитрием Саввичем паролем, передал ему и позывные, и код. Рация и батареи к ней были хитроумно пристроены к днищу саней.

19

Устроилась Глафира у жены брата. И детишки при ней. Добрая женщина ее невестка. Куском не попрекает. Все бы ничего. Да изболелась Глафира душой: как там Люда? Что с ней? Не выдержала. Собралась в дорогу.

— Только одним глазом гляну — и назад, — сказала.

Кое-какие продукты прихватила — гостинец. Небось обрадуется. А то, может быть, и согласится с ней уйти?..

Ветер выл в степи, мел поземку. Лютовал мороз. А Глафире жарко. Дорога не накатанная. По целине надо пробираться. Снега — по колено.

Торопилась Глафира, словно должна была успеть предотвратить какую-то беду, нависшую над неродной дочерью. Устала, а идти еще далеко. Вот только с байрачком поравнялась. Из байрачка вышла женщина, неся за плечами вязанку сушняка. Еще издали Глафира узнала в ней Мотьку, за которой давно укрепилась слава беспутной женщины и самогонщицы. Глафире не хотелось бы с ней встречаться, но ее снедало желание побыстрее узнать, что там и как в Крутом Яру?

Мотька искренне обрадовалась Глафире.

— Ух ты ж! — воскликнула, вся просияв. — Глашенька! Все такая же красавка. Ну, влюблена в тебя, и край. Завсегда бабам казала: до чего же у Глашки зад крутой. Да будь я мужиком...

— Что ты глупости говоришь, Мотя, — упрекнула ее Глафира. — Время такое, война, а она бог знает о чем.

— Твоя правда, Глашенька. Война, будь она неладна, — как-то угнетенно проговорила Мотька.

Глафира только теперь обратила внимание, как подалась Мотька. Слегка побитое оспой лицо ее даже симпатичным было. А исхудала — все рябинки резче обозначились.

— Голодно в Крутом Яру? — обеспокоенно спросила Глафира.

Мотька поддала вязанку повыше, ответила:

— Кому как... Я вот лапу сосу, а полюбовник мой бывший разъелся, Петро Ремез... Кое-кто из баб за мерку овса кавалерию обслуживает, а по мне уж краше с кобелем переспать, как врага ублажать.

Глафира слушала Мотьку, и ею все больше овладевало беспокойство. А Мотька повернулась к ней:

— Тебя-то какая нелегкая несет в Крутой Яр?

— Да ведь Люда осталась, — не скрывая тревоги, ответила Глафира.

— Падчерица, стало быть, — понимающе кивнула Мотька. — Только вряд ли ты ей теперь поможешь, Глашенька. Пыжов Гришка живет с ней. Полицейский начальник наш.

Глафира растерянно посмотрела на Мотьку.

— Чего глядишь так? — продолжала Мотька. Сбросила вязанку в снег, расправила натруженную спину. — Авдея сын. Со снохой нагулянный. Али забыла? Вывезли же его с матерью, когда раскулачивали. А это объявился, лишь немцы вступили. Ну и присмотрел Людку вашу. А что девчонка? Сама живет. Заступников нет.

Только теперь дошел до Глафиры смысл сказанного. Вскрикнула, схватилась за голову, запричитала:

— Не сберегла! Не сберегла! Ой чуяло мое сердце! Что же теперь?.. Ах ты господи!

И заспешила, насколько позволяли переметы. Оставила Мотьку позади. А та глянула ей вслед, вздохнула:

— Э-эх, жизнь... — Подхватила вязанку,  побрела. — Жизнь — жестянка.

Перед Емельяном Косовым лежала потрепанная, захватанная грязными руками тетрадь.

— Та-ак, — удовлетворенно тянул он, просматривая записи. — Поглядим штрафничков. Наконец-то пришла пора старые долги стребовать. Дождался. Ну-ка, кто у нас значится? Харлампий Колесов. Вязал меня. Кидал в тачку... Упокойник.

Емелька заглянул на другую страничку.

— Тимофей Пыжов. Вся вредность от него шла. Верховодил, чинил произвол, раскулачивал... Та-ак. Тоже убрался на тот свет. Метку и ему поставим.

Емелька послюнил карандаш, с явным удовольствием вывел против фамилии крест. Отвалился от стола, склонил голову, посматривая на свою работу. Потом поднялся, пошел, подбросил в печку. Возвращаясь, споткнулся о сапожную лапу. Чертыхнулся. Прислонил ее к стене. Снова засел за тетрадь.

— Елена Пыжова... Ага. Числится заодно с Тимошкой. Сейчас до нее не дотянешься. Дыкин при себе держит.

Это обстоятельство не отразилось на великолепном самочувствии Емельяна. «Ничего, — подумал он. — Доведется повременить немного. Больше ждал. Надоест Дыкину, тут я с ней за все и расквитаюсь:».

Следующим в списке был Громов.

— Ну, этого свои загнали. А то не исключено. Может быть, давно копыта откинул.

Емелька не в претензии. Наоборот. Он рад, что ему такое облегчение с Громовым вышло. Лишние хлопоты с плеч долой.

— Холодов, — прочел далее он. — Та-ак. С этим уж разделался сам. Правда, Недрянко был в паре. Ну, а тесачком все же я пощекотал... — Опять послюнил карандаш. — Крестик и ему, рабу божьему, полагается. Что ж, как районный секретарь? Перед богом все одинаковы, все равны.

Перелистнул следующую страничку. На ней Недрянко вписан.

— Когда ж это я его вписал? — Емелька напряг память. — А-а, помню, помню, — проговорил. — Возле вагонной буксы он меня застукал... Ну да теперь, слава богу, выяснилось.

Емелька перечеркнул все, что касалось Недрянко.

— Игнат Шеховцов, — зашевелил губами. — Тоже бесчинствовал. За колхоз горло драл. Приходил арестовывать. Тачку с Харлашкой катил... Как же я его не засек? Уехал или сховался?

Фамилию Игната Емелька отметил «птичкой». И тут же воскликнул:

— Ага, Глашка! Неверная жена!

Емельян точно знает, что она не эвакуировалась. До последнего дня была в Крутом Яру. А потом исчезла, как сквозь землю провалилась.

— Найду, — процедил Емелька. — Никуда не денешься. Вот уж натешусь. Будешь знать, как от живого мужа бегать, на посмешище выставлять. Теперь уж ничто тебе не поможет. На цепь посажу. Заместо сучки содержать буду...

За Глафирой шел Кондрат Юдин. Емелька даже заерзал на скамье.

— Насмехался, паразит. «Глядите, братцы! — кричал принародно. — То ж Емельку в «рай» повезли!» Ну-ну, — продолжал Емельян, достаточно озлобившийся тем, что упустил Глафиру. — Тебя-то, Кондрашка, уже сегодня хватит кондрашка. — Довольный своим каламбуром, Емелька возбужденно потер руки. — Я тебе такую «стихию» устругну — прямым сообщением к чертям в пекло закатишься.

Он не стал больше листать