А я с чем сунусь?.. То-то и оно. Не с чем мне к ним заявляться. Доведется ждать».

Илларион считал, что главное не попасться бы сейчас под горячую руку. А там уж не так опасно. Прут они быстро. Если и дальше так пойдет — скоро войне конец. Тогда покладистей будут...

Много свободного времени у Иллариона. Чего только не передумал, отлеживая бока в своем укрытии. Какие только мысли не приходили в голову.

Однажды к ним в дом пришла Пелагея Колесова. Разговаривает она громко, крикливо. Иллариону в его убежище каждое слово слышно.

«Никак муженек объявился?» — заговорила приветливо.

Илларион сжался в страхе, затаил дыхание. Услышал растерянный голос жены:

«Ды нет... С чего это ты?»

«В аккурат за пришшепками к тебе зашла, — сказала Пелагея, — ан глядь, у самой стирка. Белье мушшинское висит. Я и подумала, не возвернулся ли часом Илларион».

«Не возвернулся, — уж очень поспешно, как показалось Иллариону, ответила его жена. — Завалявшееся простирнула...»

Ночью Илларион тряс жену, злобно шипел:

«Повесила. Глядите, люди добрые: мужа обстирую. Ах ты, дурья твоя башка. Сообразила... — И строго-настрого приказал не стирать его белье. — Краще в грязном пересижу, как жизни лишиться».

Он знал по рассказам жены о гибели Холодова, о казни Алексея Матющенко и его семьи, о том, как Глафира убила своего бывшего мужа Емельку и тут же погибла от руки Гришки Пыжова. За пределами его убежища продолжалась борьба. И сейчас ему меньше чем когда-либо хотелось выбираться на свет божий. Но жена настаивала: «Почему бы не дыхнуть свежим воздухом? — говорила она. — Совсем зачах в своей яме». А Илларион воспринимал это, как желание жены подставить его под удар, отделаться от него.

Тем не менее он решился выйти во двор. И едва не упал, хлебнув весеннего ветра, еще пахнущего талым снегом.

Он неохотно выходил из дому, и то лишь в самую глухую пору ночи. В это время как-то обыденно воспринималось окружающее. Где-то тявкнет собака. С другого конца яра забрешет другая. Промчится поезд... Еще бы услышать пьяную песню загулявших парней, и будет точь-в-точь как раньше, в мирные ночи.

Илларион знает, что все это не так. В темноте крадется война. И нельзя от нее убежать. Можно лишь спрятаться, как спрятался он.

Одну из прогулок прервала стрельба. Черная тень проскользнула в конце сада. Илларион узнал, вернее, ему показалсь, что пробежал Семен Акольцев. Но он не стал раздумывать: так ли это? Поспешил укрыться.

И снова жена принесла ошеломившие его новости. Оказывается, кто-то покушался на старосту Маркела Сбежнева. Задержать стрелявшего не удалось.

Илларион все больше поражался вот этому, как он считал, бессмысленному сопротивлению. Разве не ясно, что такой силы не сломить! После небольшой зимней передышки немцы опять пошли на юг и восток, к Волге и Кавказу. Значит, уже скоро он, Илларион, сможет выбраться из своего затхлого убежища.

Шло время. Не месяц, не два уже сидел Илларион в своем тайнике. Голод не обошел и его хату. Все хуже кормила его жена. «Совсем есть нечего», — сокрушалась она. И впрямь, все добро перенесла Степаниде. На хуторах взяла бы за него больше. Но не могла надолго отлучаться, оставлять Иллариона одного. Совсем худо стало. А он не верил. Выползал ночью из своего логова — бледный, худой, обросший бородой, с запавшими, лихорадочно сверкающими глазами. Заглядывал в кастрюли, кухонный шкаф, на полки. «Спрятала? — накидывался на жену. — Извести хочешь?!»

Все реже выходил он на воздух. В последний раз едва не напоролся на Анатолия Полянского. Тот крался вдоль плетня. Илларион сразу же решил, что это его выслеживают. Так подсказало ему болезненное воображение. И он надолго забился в свою нору.

21

Так уж случилось в жизни Лаврентия Толмачева, что привел он жинку вдвое моложе себя. Шестнадцать было Гале, а ему — за тридцать, когда с гражданской войны пришел. Сироту взял.

Нельзя сказать, что они любили друг друга. Лаврентия уже поизносила жизнь. Галя для него была следующей среди других, на которой уже надо было останавливаться, пока не ушли годы. Она была молодая, крепкая, и это устраивало Лаврентия. А ей бабы говорили: «В такое-то смутное время сирота, да еще такая пригожая — что горох при дороге: кто ни идет — смыкнет. Ну, старше он. Так это беда не велика. Стерпится — слюбится. Зато хозяйкой будешь...»

С детьми им не повезло. Сына еще мальчонкой песком в карьере засыпало... Запил Лаврентий горькую, потеряв первенца. Галя вторым ребенком ходила. Видно, передалось дитю ее потрясение. Родилось. Пожило немного. Начались припадки. От младенческого и померло. Сколотил Лаврентий гробик. Снесли на погост, рядом с первым положили. И плакал Лаврентий над своими детьми пьяными слезами, уже хлебнув, не дождавшись поминок, — постаревший, измятый. И билась о землю Галина — его молодая жена...

Одни они остались в опустевшем доме. Лаврентия выдворили из колхоза. Кому нужен такой, вечно пьяный, работник. Когда не было запоев, он делал людям столы, шкафы, скамейки, вешалки. Мастером был неплохим. Но почти всегда вперед выбирал деньги и тут же их пропивал, затягивая сроки выполнения заказов. А потому к нему обращались все реже и реже. Разве что по нужде просили гробы сколотить.

Время излечивает не только физические, но и душевные раны. Мало-помалу утихла боль потери. Надо было жить, вести хозяйство, зарабатывать на пропитание. Галина целиком отдалась работе, хлопотам по дому. А Лаврентий продолжал пить. Уже не боль — привычка тянула его к бутылке. Иногда пьяным наваливался на жену, дышал ей в лицо водочным перегаром. «Ты ще родишь мне сына, — говорил заплетающимся языком. — Баба ты кре-е-пкая...» И лишь мял ее тело. Она с чувством гадливости сбрасывала его с кровати. Иногда он приходил в ярость и начинал крушить все, что попадало под руки. Иногда скулил, заливаясь слезами: «Ты меня бросишь. Я знаю, ты меня бросишь...» Потом засыпал там же, на полу, и хрипел, будто его душат.

С некоторых пор Галина стала стлать отдельно. Их и раньше связывали лишь дети. Теперь же оборвалась и эта единственная нить. Но ей некуда было уйти. И удерживало сострадание к нему — жалкому, беспомощному. Вначале Лаврентий еще покрикивал, ершился. Однако безраздельной хозяйкой уже стала Галина. Она его кормила, хотя Лаврентий ничего не нес в дом. Она его отчитывала и задавала трепки, когда он тащил из дому.

Так и жили под одной крышей — далекие друг