года ХДС/ХСС начали кампанию за изменение основного права на убежище, особенно атакуя СДПГ за ее нерешительность. Дебаты разгорелись прежде всего вокруг утверждения, что просителями убежища являются в основном мошенники и обманщики, привлеченные высокими социальными пособиями в ФРГ. «При более чем 90 процентах мошенников, – говорилось, например, в газете «Вельт», – здесь кроется экзистенциальная угроза для нашей социальной системы». Берлинский историк Арнульф Баринг в газете «Бильд» потребовал немедленной отмены основного права на убежище, поскольку «основная проблема» заключается в том, «что наше добренькое социальное законодательство превратилось в магнит, притягивающий бедняков со всего земного шара». Поэтому «даже предоставление убежища не должно влечь за собой право на такую социальную поддержку, какая полагается немцам». А министр внутренних дел Баварии Эдмунд Штойбер заявил: «Основной закон, очевидно, будет изменен только тогда, когда старая гвардия в Бонне, не имеющая никакого либо практического опыта, получит под зад ногой от собственного народа»[48].

После падения Берлинской стены и воссоединения Германии приток иностранцев и лиц, ищущих убежища, превратился из западногерманской проблемы в общегерманскую. Именно в этих сферах ситуация и накопленный опыт в обоих обществах были необычайно разными. В ГДР было очень мало иностранцев – около 190 тысяч человек на начало 1989 года, что составляло менее одного процента населения. Самые большие группы составляли выходцы из дружественных социалистических государств Вьетнама и Мозамбика, которые были привезены в страну в качестве «контрактных работников», чтобы несколько возместить нехватку рабочей силы. Как правило, это были молодые, неженатые мужчины, приехавшие в ГДР без семьи. Они жили в юридически необеспеченных и социально сложных условиях и почти исключительно в сегрегированном коммунальном жилье. Иностранцы были строго отделены от местных жителей, и граждане ГДР были обязаны сообщать о любых контактах с ними. В отсутствие какого бы то ни было публичного обсуждения присутствия иностранцев, кроме предписанных ритуалов дежурной дружбы между народами, и, кроме того, в условиях сохранения в СЕПГ изрядной доли большевистской традиции ксенофобии, неудивительно, что ксенофобские настроения были широко распространены среди населения Восточной Германии и до 1989 года. Однако до 1990 года они в значительной степени подавлялись[49].

После же открытия границ и воссоединения жители Восточной Германии столкнулись с чужим миром Запада, а 8 миллионов живущих там иностранцев должны были показаться им чужими вдвойне. В результате националистические и ксенофобские позиции стали быстро набирать силу. «Расизм и ксенофобия, – отмечалось уже в апреле 1990 года, – теперь беспрепятственно выплескиваются на территории ГДР, где старый режим СЕПГ лишь временно подавлял недовольство. Дефицит и националистические настроения подпитывают ксенофобию в отношении вьетнамцев, поляков и других меньшинств. Актов насилия совершается все больше»[50]. Когда в апреле 1991 года во Франкфурте-на-Одере была торжественно открыта германско-польская граница, сотни молодых людей приветствовали въезжающих в страну поляков градом камней.

Следующего пика эскалация достигла в пасхальное воскресенье 1991 года, когда в Дрездене молодые люди напали на бывшего контрактного работника, приехавшего в ГДР из Мозамбика, и вытолкнули его из движущегося трамвая; мужчина скончался от полученных травм[51]. Тем не менее с каждым месяцем, когда сообщалось о росте числа просителей политического убежища, тон кампании против предоставления такого убежища становился все более жестким. Лидер парламентской фракции ХДС в Берлине Ландовски, например, пожаловался в интервью на иностранцев, которые «бродят по улицам, попрошайничают, мошенничают, даже наносят людям ножевые ранения, арестовываются и – только потому, что выкрикивают слово „убежище“, —попадают в семилетний судебный процесс за счет налогоплательщиков»[52].

Таким образом, первым политическим опытом восточных немцев в воссоединенной Германии стали высокоэмоциональные дебаты о предоставлении убежища, в которых насилие в отношении иностранцев описывалось как опасность, но и они понимались как угроза. Это постепенно создало политический климат, в котором, в случае обострения ситуации, у молодых людей могло сложиться впечатление, что нападения на иностранцев являются законными и, возможно, допускаются с подмигиванием.

Тем временем кампания против просителей политического убежища начала жить своей собственной жизнью. Политикой правили таблоиды и улица. Ни одна другая тема, как показывали опросы, не волновала немцев в те годы так сильно, как проблема убежища. За два года, с июня 1991‑го по июль 1993‑го, вопрос «убежища/иностранцев» был самой важной проблемой для немцев до кризиса объединения и югославской войны, с пиком почти в 80 процентов летом 1991‑го и летом 1992 года[53]. «Уже сейчас, особенно на Востоке, нападения на просителей убежища стали обычным делом, – сообщал «Шпигель» 9 сентября 1991 года. – Многие немцы смотрят на такие акты насилия с тайным удовольствием. Около 40 процентов молодых восточных немцев считают иностранцев по меньшей мере „раздражающими“. <…> Каждый четвертый даже считает „действия против иностранцев“ правильным поступком»[54].

Через несколько дней произошел нашумевший ксенофобский эксцесс. В течение нескольких дней с 17 сентября несколько сотен молодых людей в Хойерсверде (Саксония), осаждали общежитие для иностранцев, где жили просители убежища и бывшие контрактные работники, бросали в него камни и бутылки с зажигательной смесью и пытались взять его штурмом. Когда полицейские подразделения взяли здание под охрану, их также забросали бутылками с зажигательной смесью и стальными шариками. В конце концов полиция капитулировала перед толпой и эвакуировала людей, живших в общежитии, с помощью автобусов. Примечательным в событиях в Хойерсверде были не только беспорядки, но и то, что они проходили под бурные аплодисменты зрителей всех возрастов.

За событиями в Хойерсверде последовали новые ксенофобские выходки и нападения в более чем 21 месте в Восточной и Западной Германии. В октябре 1991 года в нижнерейнском городе Хюнксе четверо детей ливанских беженцев были госпитализированы с тяжелыми ожогами после поджога. В Готе молодые люди скрутили четырех советских солдат и выбросили их из окна квартиры. В Грайфсвальде около 200 хулиганов после футбольного матча напали на дом для просителей убежища, ранив 35 человек, некоторых из них серьезно.

Такие неожиданные, вспыхивающие случаи насилия против иностранцев и просителей убежища на Востоке, очевидно, оказали стимулирующее воздействие на радикальную правую субкультуру, которая всегда существовала на Западе, но была изолирована, а теперь считала себя на подъеме в любом случае из‑за восстановления национальной символики и фразеологии после ноября 1989 года. Эта субкультура, которую по-прежнему отвергало подавляющее большинство германского населения как на Востоке, так и на Западе, нашла здесь точку агитации, с которой она пыталась прорвать свою изоляцию, что ей удалось сделать в некоторых регионах Восточной Германии.

Поскольку число лиц, ищущих убежища, продолжало расти, а перспектив полюбовного решения конфликта не было, дебаты о предоставлении убежища, которые на некоторое время затихли после шока в Хойерсверде, возобновились в