полную силу весной 1992 года. И снова из муниципалитетов раздались обеспокоенные призывы ограничить иммиграцию, и снова бульварная пресса всколыхнула ситуацию. Так, летом 1992 года вновь участились нападения на иностранцев. Увеличилось и количество смертей. Кульминацией беспорядков стал погром в Росток-Лихтенхагене, который продолжался несколько дней начиная с 22 августа, когда временами более тысячи молодых людей пытались взять штурмом общежитие для иностранцев и лиц, ищущих убежища, которое только временно охранялось полицией. Нападавшие подожгли дом, в котором жили в основном вьетнамцы, а толпа кричала «Вешать!». Толпе, поддерживаемой издевающимися зрителями, даже удалось на некоторое время отогнать полицию и в конце концов заставить ее эвакуировать иностранцев, проживающих в общежитии, под аплодисменты сторонников и зевак[55].

Реакция на инциденты в Ростоке была различной. С одной стороны, в германском обществе развивалось растущее сопротивление этим эксцессам ксенофобии, которое выражалось в демонстрациях и митингах с широким участием и оказало длительное влияние на политический климат в республике. С другой стороны, кампания против лиц, ищущих убежища, не ослабевала. В Ростоке, как подчеркнул один из политиков из ХДС/ХСС, проявился не расизм, «а вполне обоснованное недовольство массовым злоупотреблением правом на убежище»[56].

23 ноября 1992 года двое молодых людей подожгли дом, в котором жили турки, в Мёльне, Шлезвиг-Гольштейн. Трое жителей, женщина и две девочки, сгорели заживо в результате самого ужасного и знакового на сегодняшний день нападения на иностранцев в послевоенной Германии, которое вызвало всеобщий ошеломленный ужас[57]. Однако теперь голоса из‑за рубежа также стали звучать все более тревожно, а нерешительность правительства подверглась критике. «Германскому правительству и Гельмуту Колю, – писала израильская газета «Гаарец», – будет очень трудно снять с себя подозрения в том, что они не остановили волну насилия против иностранцев по очень конкретной причине: в надежде мобилизовать неохотно мобилизующуюся социал-демократическую оппозицию в бундестаге для отмены статьи 16 <…>. С каждым днем усиливается впечатление, что правительство ФРГ не справилось с двумя элементарными задачами: охраной общественного порядка и защитой жизни и имущества иностранцев»[58].

Под давлением этих событий и дальнейшей эскалации кампании стало очевидно, что социал-демократы не смогут долее отказываться изменить статью об убежище в Конституции. В декабре 1992 года коалиция и СДПГ окончательно договорились о так называемом «компромиссе по убежищу», согласно которому каждый, кто въезжает в Германию из государства, в котором действуют принципы Женевской конвенции о беженцах и Европейской конвенции о правах человека, больше не имеет права на убежище в Германии. Но поскольку Германия была окружена исключительно государствами, в которых эти принципы были гарантированы, никто из тех, кто прибыл в Германию по суше, не мог просить убежища. Таким образом, Германия была практически отгорожена от иммиграции просителей убежища. С тех пор оно могло быть предоставлено только тем, кто прилетал в Германию на самолете[59].

Однако через день после принятия закона о предоставлении убежища в бундестаге стало сокрушительно ясно, что поправка к Конституции не означает ни прекращения дебатов, ни ксенофобских нападений: в Золингене пять человек – трое детей и двое взрослых – погибли в результате поджога дома, в котором проживали турки. Только за период с 1990 по 1993 год правыми экстремистами было убито не менее 49 человек, почти все они были иностранцами. К 2000 году их число возросло до более чем ста[60].

Эскалация кампании против лиц, ищущих убежища, ясно показывает, какой огромной внутриполитической взрывной силой обладал этот вопрос. С одной стороны, социально обездоленные люди, часто фактически политически преследуемые, шли на огромный риск, чтобы получить перспективы на лучшее будущее в богатых странах Запада. С другой стороны, коренное население Западной Германии и других стран Европейского союза чувствовало угрозу со стороны иммигрантской бедноты, особенно в сфере социального обеспечения, поскольку именно с более бедными слоями коренного населения иностранцы конкурировали за доступные ресурсы в сфере социального обеспечения, жилья и общественного внимания. В этом отношении сужение возможностей иммиграции через право убежища, вероятно, было неизбежным, хотя фактические цифры иммиграции до 1989 года были довольно невысокими. В то же время, однако, кампания против предоставления убежища активизировала и радикализировала страхи, уже существовавшие в социально слабых слоях общества, и стала видимым объектом компенсации страхов понижения статуса, возникших в Восточной Германии в ходе воссоединения, поскольку просители убежища несли тройное клеймо, не оставлявшее им вариантов действий: бедные, иностранцы и нелегалы.

Однако ксенофобское движение начала 1990‑х годов не было самостоятельным. Ему нужен был толчок извне. В этом и заключается значение кампании против предоставления убежища, которая предложила четкий образ врага в ситуации максимальных потрясений и своим запредельным тоном запустила процесс, который затем начал набирать обороты. В результате кампании против просителей политического убежища в начале 1990‑х годов как в Восточной, так и в Западной Германии возникла новая форма организованного правого радикализма, особенно среди молодежи, которая была гораздо более жестокой, чем любые предыдущие проявления в этой среде. Появились многочисленные праворадикальные группировки, создавшие атмосферу угрозы в отношении иностранцев и левых и объявившие некоторые места «национально-освобожденными зонами». Правоэкстремистская среда Йены породила группу «Национал-социалистическое подполье», которая начала свои первые акции против евреев и иностранцев в 1990‑х годах и в период с 2000 до 2006 года убила девять человек из Турции и Греции, а также женщину-полицейского из Германии[61].

Однако, как вскоре выяснилось, дебаты по поводу закона об убежище лишь скрыли реальную проблему, а именно вопрос о том, как Германия должна относиться к иммиграции и иммигрантам в будущем. Поэтому после компромисса о предоставлении убежища в 1993 году дискуссия о будущем иммиграции вскоре стала приобретать все больший размах. Одной из спорных основных концепций было понятие «мультикультурное общество». В США, где оно использовалось в течение длительного времени, под ним понималось равноправное сосуществование различных иммигрантских культур и отказ от преимущественно белой, англосаксонской и европейски ориентированной модели общества и культуры. В Германии же этот термин в большей степени ассоциируется с принятием чужих культур, хотя, учитывая структуру иммиграции, почти девяносто процентов из них относятся к европейцам. Поэтому опасения, что европейской культурной традиции будет брошен вызов со стороны других культурных влияний, были направлены в основном против иммигрантов-мусульман из Турции.

В широких слоях общества высказывались значительные возражения против концепции мультикультурализма, начиная критикой практичности и точности термина и заканчивая акцентом на идентичности государственной нации и национально мотивированными постулатами культурно однородной народной нации. В Федеральном министерстве внутренних дел, например, культурная идентичность немцев понималась как «всеобъемлющая базовая конфигурация формирующих идентичность общих воспоминаний, ценностей и представлений, которые объединяют (большинство) немцев как членов нации».