Мелисса осеклась, и голова её сразу же опустилась, словно у пристыженной школьницы.

— Одним словом, некоторые из наших жрецов находят такой поход оскорбительным для Тебя и не соответствующим Твоей воле, — закончила она сумбурно.

Помолчав, богиня спросила:

— Что ещё?

Мелисса вскинула левую руку, и стоявший на коленях позади неё Сай послушно заговорил:

— Ещё некоторые жрецы считают недостойным поведение верховной жрицы Мелиссы, которая на глазах у собратьев и у наших врагов умертвила двоих наших воинов, а потом приказала схватить вождя наших посёлков, назначив саму себя верховной правительницей. Мы считаем, что этим она бесчестит имя Фериссии, а посему не может дальше оставаться верховною жрицей.

Снова рябь прошла по воде. Тихий голос спросил:

— Это правда?

Мелисса склонилась ещё ниже.

— Да, Фериссия, — сказала она.

Помолчав, богиня бросила одно только слово:

— Интересно.

И снова смолкла. Настала пауза. Жрецы переглядывались, кивая друг другу на застывшую Мелиссу — та склонилась так низко, что лицом почти касалась жидкой грязи.

— Этот вождь, которого приказали схватить, — снова заговорила Фериссия, и голос её впервые с начала обряда прозвучал заинтересовано. — Он, наверное, был из тех, кто ополчился на брата?

Верховная жрица подняла голову.

— Воистину так, о, Фериссия! — подтвердила она. — Он отдал приказ убить жрецов, едва город диких людей будет взят. Что до братьев, мной убиенных, то это были лишь те, кому хватило бы подлости исполнить приказ, — вождь специально приставил их ко мне.

Полотно колыхалось, над болотом шелестел ветер.

— Ты уверена? — был вопрос.

Мелисса поднялась на локтях.

— Мать леса! Они — мой народ. Я жива, пока знаю их. Ты сама можешь прочесть это в их душах — сейчас они должны быть уже у Тебя.

Последовала долгая пауза.

— Они — не единственные, кто погиб, — меланхолично прошелестели опавшие листья.

— Мать леса! — верховная жрица вдруг выпрямилась — на неё замахали, но она лишь дёрнула плечом и продолжила говорить стоя. — Мать леса, у нас война против диких людей. На войне гибнут люди. Я не стану лицемерить и говорить, будто это нормально — это не нормально и никогда не будет нормально, но так происходит.

Она судорожно сглотнула — даже со спины было видно, как жадно она хватает ртом воздух.

— Но. — Это слово упало чугунной печатью. — Если не будет войны, дорогая Фериссия, если сейчас мы позволим загнать себя, словно диких зверей, извини, как охотники загоняют зверей, — позволим загнать, или же будем гнать себя сами, поскольку в лесах нынче стало небезопасно — у нас впереди будет лишь один выход — вернее, два выхода: либо нас загонят совсем и лесов не останется — тогда будет поздно уже что-то менять, с кем-либо объединяться, — либо мы отойдём куда раньше, чем это случится, одни в своём узком мирке, и никто не придёт к нам на выручку, когда наше лицо будет кровью, а дети станут рождаться мёртвыми. Я вовсе не разделяю идеи насилия, но этот жестокий мир, как бы мне ни хотелось обратного, выдвигает свои условия, и, если, чтобы выжить, приходится бить, то я буду бить, чтобы мой народ выживал. Я совсем не хочу, чтобы кто-либо умирал, я первой встану за то, чтоб мои люди жили и радовались. Но, если им на пути к жизни придётся пройти через боль, то я буду той, кто укажет им этот путь, потому что иного выбора у меня нет. Иногда, чтобы выжить, приходится убивать. Иногда, чтобы воскреснуть, приходится умирать. Иногда, чтобы добиться правды, приходится врать. Я понимаю, что принимаю на себя грех, но, если для того, чтобы мой народ ни в чём не нуждался, мне придётся согрешить — значит, быть посему. Это грустно, но это так. Жаль, — она оглянулась на Сая. — Жаль, что не все здесь это понимают. Это — то, с чем приходится жить. Если я достойна Твоей кары за грех — накажи же меня! Ты знаешь, что я была верной Тебе все эти годы, и я с радостью приму наказание, сколь бы тяжким оно ни оказалось, если Ты сочтёшь меня недостойной. Это — всё, что имею сказать. Я ни о чём не жалею и с чистым сердцем отдаюсь на Твой суд, о, Хозяйка лесов.

Выдав эту тираду, жрица, наконец, перевела дух и медленно опустилась опять на колени, словно гадая, есть ли ещё в этом смысл. Вечность молчала — даже ветер улёгся. Наконец, ткань Врат снова заколыхалась и тихий голос спросил:

— Это — то, в чём она обвиняется?

— Да, — сказал Сай, вздрогнув.

— Что ж, — глас Фериссии, казалось, стал громче, хотя судить об этом по трансляции было трудно. — Суть вашего спора ясна мне. Мне потребуется испытать... Ваши души, чтобы выяснить, кто же прав. Если прав юный жрец, то верховная жрица погибнет, и вы должны будете выбрать нового лидера ей на замену. Если права верховная жрица, мальчику будет отказано во служении, но я сохраню ему жизнь — это будет справедливо.

— Фериссия! — Димеона, на протяжении всей сцены стоявшая в стороне, вдруг сделала два робких шага вперёд. — Фериссия, дозволь мне... Сай, он... Могу я пойти вместо него?

Занавес колыхнулся.

— Кто это?

— Моя ученица, — сразу ответила верховная жрица, не дав