столь необходимых ей для развития приобретенного на ее имя поместья. А стоило это недешево! И верная Фрэнсис не подвела. «Секретарша Ллойд-Джорджа сделалась другом семьи Красина», — особо отметил Семен Либерман[1773]. И это интереснейшее для нас свидетельство!

Полагаю, к тому моменту Красин для себя уже окончательно принял важнейшее решение: не возвращать в СССР семью после своего ухода с должности посла в Великобритании. В начале 1926 г. он с пометкой «private and confidential» пишет жене: «На случай, если бы в официальном моем положении произошла перемена (в Лондоне), я постараюсь бы, конечно, минимум до лета оставить вас там, а после либо перейти на более приватное положение и жить в Англии же, или переселиться куда-либо, где дети смогли бы учиться, например, в Швейцарию или во Францию, и где жизнь не столь дорога»[1774]. Как намеревался поступить он сам? Утверждать твердо я не могу, но вполне допускаю, что и сам Леонид Борисович мог бы стать еще одним из высокопоставленных советских невозвращенцев. Думать так нам дает основания его фраза из упомянутого письма. Давайте перечитаем ее еще раз: «…после либо перейти на более приватное положение и жить в Англии же, или переселиться куда-либо…» Да, психологически он был готов «вообще развязаться с Россией» и перебраться «куда-либо». Как мы помним, одним из таких «куда-либо» могли стать США. И если ранее Красина останавливают опасения по поводу путешествия через океан при постоянной угрозе кораблям со стороны германских подводных лодок и поэтому куда лучше подобрать соответствующую работу, «что даст мне возможность бывать или даже жить в Берлине»[1775], то с окончанием войны эти препятствия отпали. Теперь Америка не кажется такой уж далекой.

Рисковал ли Красин в случае такого выбора своей дальнейшей судьбы? Полагаю, особо нет. Вряд ли в Кремле решились бы тронуть настолько известного в мире человека. Скорее всего, попытались бы договориться, откупиться в крайнем случае. Нашли бы (или создали специально под него) какую-нибудь малозначимую, но неплохо оплачиваемую должность в обмен на обещание помалкивать. Пример тому — А. Л. Шейнман. Но это все только предположения… Л. Д. Троцкого тоже долго не трогали.

Внешне Красин пока что никак не демонстрирует своих намерений. Он активно включается в работу, благо наступает временное улучшение состояния здоровья. Одним из первых встречается со своим старым знакомым Остином Чемберленом, занимающим теперь кресло главы МИД. И диалог вроде бы налаживается.

Надо сказать, результаты первых контактов Красина в Лондоне устраивали далеко не всех в Москве. Многие из советских руководителей полагали, что полпред в Великобритании занимает соглашательскую позицию, постепенно сдавая интересы СССР. «Англия все больше и больше нас окружает стальными сетями», — пишет Ф. Э. Дзержинский В. В. Куйбышеву 3 июля 1926 г.[1776] Именно так виделась многим тогда в столице СССР политика Лондона.

Дзержинский — к тому моменту уже очень печальный рыцарь революции — не мог смириться с тем, что творилось в стране: коррупция и взяточничество достигли невиданного размаха, поражая все живое в народном хозяйстве. Измотанный бесконечной борьбой с Шейнманом, Фрумкиным и десятками им подобных «совбуров», то бишь советских бюрократов, когда «маленькая бумажка проходит через 32 руки», а «согласования вопросов превращаются у нас часто в карикатуру», Феликс Эдмундович подает в отставку с поста председателя ВСНХ.

Дзержинский скоропостижно умер после предельно эмоционального и жесткого выступления на пленуме ЦК 20 июля 1926 г.[1777]

Красин, вероятно, в силу того, что сам был тяжело болен и, допускаю, задумывался, сколько ему еще раз отмерено встречать утро, весьма остро отреагировал на кончину Дзержинского. «Очень огорчило меня только что полученное известие о смерти Феликса Эдм[ундовича Дзержинского]. Чистый и честный был человек, рыцарь без страха и упрека»[1778], — делился он своими переживаниями с Тамарой Миклашевской.

Период относительно нормальной работоспособности Красина оказался недолгим. Опять начались регулярные переливания крови — английские врачи следовали в том же русле, что и французские. Вскоре доноров среди персонала посольства стало не хватать: промежутки между процедурами становились все короче и короче, равно как и эффект от их проведения. Приходилось уже и среди членов советской колонии изыскивать все новых и новых подходящих желающих поделиться своей кровью с послом. Затем состояние Красина резко ухудшилось: он слабел на глазах и практически не выходил из своей спальни. Прием по случаю 7 ноября проводила… Любовь Васильевна: ей было не привыкать к роли «первой леди» советской колонии.

Надо сказать, Любовь Васильевна еще в первый период пребывания Красина в Лондоне очень быстро освоилась в местных условиях, открыв у себя в особняке своего рода светский салон, куда также имели доступ известные и состоятельные лица из числа русской эмиграции. Семен Либерман, чей сын учился в частной школе в Англии и жил в семье Красина, являлся для Леонида Борисовича надежным и постоянным источником информации об устройстве этого интимного мирка, созданного супругой вокруг «пламенного революционера». «Лица, желавшие повидать Красина, обращались обычно к Любови Васильевне, которая их приглашала на чай»[1779]. И, следует признать, Любовь Васильевна имела на Красина «громадное влияние»[1780].

А далее — семья за столом, и тут появляется Красин. «Среди гостей, которых ему представляла Любовь Васильевна, было немало русских эмигрантов, ненавидевших советскую власть и не скрывавших своих политических взглядов. Но они охотно вступали в коммерческие отношения с Россией и были очень полезны, почти необходимы в первый период деятельности Красина в Лондоне». «Через этих близких к нему лиц [уж не любовниц ли?] в его среду подчас проникали не совсем чистоплотные, рваческие элементы, с откровенной надеждой нажиться на связях с советским послом»[1781].

После смерти Красина его супруга никогда не приезжала в СССР, а осталась охранять, как она выражалась, роскошный семейный особняк в Лондоне. Москву же больше заботили настойчивые слухи, циркулировавшие на Западе, о многомиллионном наследстве, которое досталось после Красина его жене. Уж очень было любопытно ее об этом настойчиво поспрошать. Но Любовь Васильевна оставалась настороже. «Эти ужасные большевики употребляют все свое пропагандистское искусство для того, чтобы уговорить меня уехать с ними, — жаловалась она в перехваченном чекистами письме к дочери Кате. — Трудно будет жить за границей, но коммунистический рай не тянет меня»[1782].

Глава 20. Маленькие тайны огромной личности

У выдающихся людей тоже бывают простительные слабости. Были они и у Ллойд-Джорджа, скрытые от посторонних взоров (по крайней мере, он так думал). Первая — женщины, вторая — любовь к золотой монете, точнее, к неограниченному, в понятии нормального человеческого потребления, количеству соверенов. И если