— Пошли в кино, — вдруг предложил Эрни.

— А что там идет?

— Какой-то боевик о мастерах кунг-фу — помнишь, как они?Хиии-йа! — Он притворился, что хочет продемонстрировать смертельный приемкаратэ на Джее Хоукинсе, и тот бросился бежать, как от выстрела.

— Очень похоже. С Брюсом Ли?

— Не, там какой-то другой парень.

— А как называется?

— Не помню. То ли «Бешеный кулак», то ли «Рука смерти». Аможет, «Яростные гениталии». Не помню. Ну так как? Потом мы расскажем о немЭлли, и ее стошнит.

— Ладно, — сказал я, — если билет будет стоить не дорожедоллара.

— До трех часов не будет.

— Тогда пошли.

Мы пошли. Фильм оказался совсем недурным, с Чаком Норрисом вглавной роли. А в понедельник мы опять работали на строительстве шоссе междуштатами. Я забыл о своем сне. Мало-помалу я заметил, что стал реже видеться сЭрни; это походило на новые взаимоотношения с другом, который только чтоженился. Кроме того, именно тогда я познакомился с одной жизнерадостной особой.Мои дела шли так хорошо, что однажды вечером я привел ее домой, от внутреннейприподнятости едва передвигая ноги.

А тем временем Эрни почти все вечера проводил у Дарнелла.

Нашей последней полной рабочей неделей была неделя передДнем труда. В ее первое утро я подъехал к дому Эрни, чтобы забрать его, и онвышел с большим темно-лиловым синяком под глазом и красной царапиной на лбу.

— Что с тобой?

— Не хочу говорить, — угрюмо ответил он. — Мне пришлосьобъясниться с родителями, и я чуть не сдох. — Он швырнул пакет с ленчем назаднее сиденье и погрузился в тяжелое молчание, которое продолжалось всю дорогуна стройку. Там некоторые ребята посмеивались над его синяком, но он толькопожимал плечами.

По пути домой я ничего не выпытывал, а просто слушал радио ипредавался своим мыслям. И я мог бы вообще не знать этой истории, если бы передповоротом на Мэйн-стрит меня не подстерег тот жирный ирландский эмигрантишка поимени Джино.

В ту пору Джино всегда подстерегал меня — он мог проникнутьв машину даже через закрытое окно и спустя несколько секунд затащить в своезаведение. «Лучшая итальянская пицца» (так оно называлось) находилась на углуМэйн-стрит и Бэйзн-драйв, и, едва завидя вывеску с трилистником вместо точкинад «i», я чувствовал, что нападение совершается снова. В тот вечер моя мамасобиралась пойти на свои курсы, и, значит, горячего ужина дома могло не быть.Подобная перспектива меня не радовала. Ни я, ни мой отец не умели готовить, аЭлли скорее согласилась бы застрелиться, чем подойти к плите.

— Давай купим пиццу, — сказал я, заруливая на стоянку Джино.— Что ты на это скажешь? Большую, жирную и с запахом, как из подмышек.

— Ради Иисуса! Только не это, Дэннис!

— Из чистых подмышек, — поправился я. — Ну давай.

— У меня мало денег, — умоляюще проговорил Эрни.

— Я куплю. Могу даже прибавить анчоусов на твою долю.

— Дэннис, я не…

— И пепси, — сказал я.

— Пепси мне вредно. Ты знаешь.

— Ну знаю. Большую пепси, Эрни. Его серые глаза вспыхнули впервый раз за этот день.

— Большую пепси, — повторил он как эхо. — Подумай, о чем тыговоришь. Ты злодей, Дэннис. Правда.

— Две, если хочешь, — продолжал я. Мне нравилось чувствоватьсебя злодеем.

— Две! — воскликнул он и хлопнул меня по плечу. — Две пепси,Дэннис! — Он застучал ногами по полу и закричал во все горло:

— Две! Быстро! Две пепси!

Я так расхохотался, что чуть не врезался в борт угольногоящика, а когда мы вылезали из машины, мне пришла в голову мысль купить ему парусодовых. «Почему бы нет?» — подумал я. Он явно воздерживался от них в последнеевремя. Небольшое улучшение его кожи, которое я заметил в то пасмурноевоскресенье две недели назад, теперь стало очевидным при любом свете. Конечно,у него было еще много прыщей и нарывов, но они — простите, я должен это сказать— уже не сочились гноем. Он и в других отношениях выглядел гораздо лучше. Отработы под палящим летним солнцем он загорел и был в такой физической форме,какой не знал никогда прежде. Поэтому я решил, что он заслужил свою пепси.Победителя украшают награды.

У Джино всем заправлял неплохой малый, итальянец по имениПэт Донахью. Он суетился вокруг кассового аппарата с отчетливой наклейкой«Ирландская мафия», колдовал над патефоном-автоматом, разносил зеленое пиво вДень Святого Патрика (семнадцатого марта вы не могли даже близко подойти кДжино, потому что у него беспрерывно крутилась пластинка с записью «Когдасмеются глаза у ирландцев» в исполнении Розмари Клуни) и носил черный котелок,который обычно напяливал на самый затылок.

Этот патефон, хрипатый от рождения «Бурлитцер», досталсяПэту в наследство от сороковых годов, и все диски были доисторического образца.Вероятно, в Америке не нашлось бы второй такой рухляди. В те редкие дни, когдая накуривался какой-нибудь дряни, меня посещали видения, будто я заказываю уДжина три-четыре пиццы, велю Пэту Донахью принести кварту пепси и, сидя за стаканом,слушаю патефон-автомат, из рупора которого доносятся хиты «Бич бойз» или«Роллинг стоунз».

Мы устроились в углу и попросили приготовить три пиццы.Дожидаясь их, я стал рассматривать людей, то и дело заходивших в пиццерию.

— Дэннис, ты знаешь Бадди Реппертона? — вдруг спросил меняЭрни. Как раз принесли пиццу.

— Бадди, как ты говоришь?

— Реппертон.

Имя и фамилия были мне известны. Усердно работая над пиццей,я стал примерять к ним всевозможные лица. Одно из них оказалось впору. Оно мненапоминало о школьной вечеринке, состоявшейся приблизительно полгода назад. Умузыкантов был перерыв, и я стал в очередь за прохладительными напитками.Реппертон толкнул меня и сказал, что моя содовая может подождать, пока неосвежились старшеклассники. Он был второгодником, здоровым бугаем с квадратнойчелюстью, комком слипшихся черных волос и маленькими глазками, посаженнымислишком близко друг от друга. Эти глазки были не совсем тупыми: в них таиласьмалоприятная сообразительность. Он был одним из тех парней, которые большуючасть школьного времени проводили в местах для курения.

Я высказал еретическое мнение о том, что разница междустаршим и средним классами не имеет никакого отношения к очереди запрохладительными напитками. Реппертон пригласил меня выйти вместе с ним.Очередь сразу же перестроилась и образовала несколько настороженных кружков,которые так часто предшествуют всеобщей свалке.