Затем покрышки издали пронзительный визг, «плимут-фурия»рванулся из гаража прямо на меня, и, когда это случилось, сразу осыпалась всяржавчина, ветровое стекло прояснилось, хром блеснул первобытной новизной, астарые, облезшие покрышки превратились в новехонькие бешено вращавшиеся черныеворонки, каждая глубиной с Большой Каньон.

Она стремительно бросилась на меня, ослепив своими полныминенависти фарами, и, вытянув руки вперед в бесполезном и отчаянном жесте, яуспел только подумать: фурия, бесконечная ярость…

* * *

Я проснулся.

Я не кричал. В ту ночь я сдержал крик в горле.

Едва сдержал.

Я сидел на постели, холодная лужа лунного света растекаласьпо складкам простыни, и у меня в голове билась одна-единственная мысль: «Умервнезапно».

В ту ночь мне не скоро удалось заснуть снова.

Зашел к Брэду Джефрису, распределявшему работы на стройке, испросил, разрешил ли он Эрни уйти после обеда?

— Я отпустил его на два часа. Он сказал, что ему нужно пойтина похороны, — ответил Брэд. Он снял очки и потер пальцами переносицу. — Апочему бы тебе не спросить, кто вместо него будет делать его работу? Ведь выоба уходите отсюда в конце недели.

— Брэд, мне нужно пойти вместе с ним.

— Да что это такое? Кто он, этот парень? Каннингейм сказал,что купил у него машину. Господи, вот уж не думал, что на похороны продавцаподержанных автомобилей ходит хоть кто-нибудь, не считая родственников.

— Он не был продавцом подержанных автомобилей, он был простопарнем. У Эрни многое связано с ним. Брэд, мне бы следовало пойти вместе сЭрни.

Брэд вздохнул:

— Ладно. Ладно, ладно, ладно. Даю тебе время с часу до трех.Если только в четверг ты будешь работать без обеда и останешься здесь до шестичасов.

— Конечно. Спасибо, Брэд.

— Я отмечу вас как обычно, — сказал Брэд. — Но если в фирмеузнают об этом, то мне надерут задницу.

— Не узнают.

— Жалко терять вас, ребята, — сказал он. Это прозвучало какпохвала на прощание.

— У нас было хорошее лето, Брэд.

— Что ж, я рад, если ты это понял, Дэннис. А теперь убирайсяотсюда и дай мне дочитать газету.

Я повиновался.

Ровно в час я поднялся в домик для рабочих, находившийсярядом со строившейся эстакадой. Эрни был внутри. Его желтая каска висела настене, а сам он одевал чистую сорочку.

Увидев меня, он вздрогнул.

— Дэннис? А ты что здесь собираешься делать?

— Собираться на похороны, — сказал я. — Так же, как и ты.

— Нет, — мгновенно отрезал он, и уже по одному этому слову,а не только по голосам Регины или Майкла, обычно отвечавших на телефонныезвонки в субботние и воскресные дни, я понял, что он закрыл для меня свою жизньи что это случилось точно так же, как умер Лебэй. Внезапно.

— Да, — сказал я. — Эрни, он мне снится, этот парень. Тыменя слышишь? Я вижу его во сне. С тобой или без тебя, но я пойду.

— Ты правда не шутил тогда?

— Когда?

— Когда позвонил мне из кинотеатра. Ты правда не знал, чтоон умер?

— О Господи! Ты думаешь, что такими вещами шутят?

— Нет, не думаю, — сказал он, но не сразу. Некоторое время унего ушло на то, чтобы все как следует взвесить. Ему казалось, что весь белыйсвет был против него. Не только Уилл Дарнелл или Бадди Реппертон, но, очевидно,и отец с матерью. Но ведь никто из них не был сам по себе. Сама по себе былатолько машина.

— Он тебе снится?

— Да.

Он помолчал, о чем-то размышляя.

— В газете написано, что похороны будут на Верхнем кладбищеЛибертивилла, — наконец не выдержал я. — Ты поедешь со мной или на автобусе?

— Я поеду с тобой.

— Вот и хорошо.

* * *

Мы стояли на небольшом холме над местом траурной церемонии,не осмеливаясь и не желая приближаться к горстке людей, собравшихся у могилы.Некоторые из них были одеты в старую, но хорошо сохранившуюся военную форму.Каска Лебэя лежала на флаге, разостланном поперек длинного столика на колесах.Теплый августовский ветер доносил до нас слова проповедника: человек подобентраве, что вырастает, а затем скашивается, человек подобен бутону цветка, чтораскрывается весной и увядает осенью, человек есть любовь и любит всепреходящее.

Когда служба закончилась, мужчина, которому с виду можнобыло дать лет шестьдесят с лишним, бросил горсть земли на гроб. Очевидно, онбыл братом Лебэя: сходство не бросалось в глаза, но все-таки наблюдалось. Мнепоказалось странным, что я не увидел его сестры: рядом с могилой вообще не былони одной женщины.

Вскоре все они потянулись к выходу. Я повернулся к Эрни, ноего рядом со мной не оказалось. Он стоял невдалеке, по его щекам текли слезы.

— Эрни, с тобой все в порядке? — спросил я.

Мне пришло в голову, что если не врали мои глаза, то средипрощавшихся ни один не плакал, и если бы Ролланд Д.Лебэй знал, что ЭрниКаннингейм окажется единственным человеком, кто прольет слезы во время егократкой траурной церемонии на малоизвестном кладбище в Западной Пенсильвании,то он бы на пятьдесят баксов сбавил цену за свой дерьмовый автомобиль. И дажепосле этого Эрни пришлось бы заплатить долларов на сто пятьдесят больше, чем онстоил на самом деле. Он вытер слезы руками и хрипло произнес:

— Все прекрасно. Мне нужно подойти к его брату. Брат Лебэястоял с флагом под мышкой и тихо переговаривался с двумя бывшими военными, свиду походившими на легионеров. Он был одет в костюм человека, давно забывшегоо постоянном источнике доходов. Его брюки были вытянуты на коленях, пиджакпоблескивал на локтях. Галстук был помят внизу, а на воротнике сорочкикрасовалась желтая полоса.

Он оглядел нас с головы до ног.

— Извините, пожалуйста. — сказал Эрни. — Если не ошибаюсь,вы брат мистера Лебэя?

— Да, это я. — Он посмотрел на Эрни вопросительно и, как мнепоказалось, несколько воинственно.

Эрни протянул руку.

— Меня зовут Арнольд Каннингейм. Я немного знал вашегобрата. Не так давно я купил у него автомобиль.