Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Багоя передернуло, как только дверь щелкнула за спиной. Он вернулся в ванную и долго тер ноги, словно старался отскрести остатки ощущений от прикосновений Саламина. Воспоминания, которые он почти убил в своей памяти, вновь холодными мертвенными руками вцепились в душу. Запах тела царя, пропитанный теплом и солнцем, волос, непослушно разбросанных волнами по плечам, голос с приятными мягкими вибрациями, словно осквернились грубо навязанным прошлым. Он понял, что скорее бы умер, чем позволил кому-либо вторгнуться в его жизнь, грубо попирая там царствование Александра.
Время ползло, словно спотыкалось и останавливалось, разглядывая разбитые ноги. Вавилон кипел страстями. Не принадлежащая никому царская власть ссорила недавних друзей. Багой не знал, да и не хотел знать, как вчерашние гетайры схлестнулись у трона Александра. Пердикка поставил на виду у всех царское кресло, на котором находилась диадема и оружие Александра. Положив туда перстень-печать царя, он воскликнул:
— «Вот тот перстень, которым царь обычно скреплял важные государственные решения, данный им лично мне: я возвращаю его вам. Хотя нельзя себе представить, чтобы разгневанные боги могли послать нам какое-нибудь другое несчастье, равное тому, которое на нас обрушилось теперь, однако, величие совершенных Александром дел заставляет верить, что столь великий герой сблизил богов с человеческими делами, и они быстро примут в свой сонм того, кто исполнил предназначенное ему судьбой. Поэтому, поскольку от него остались только останки смертного, мы должны прежде всего воздать должное его имени и телу, не забывая при этом в каком городе и среди кого мы находимся и какого защитника лишились. Нужно, о, соратники, подумать и решить, как нам удержать победу, пребывая среди тех, над кем мы ее одержали. Нам нужна голова. Одна ли моя голова или много голов, — решить это в вашей власти. Вы должны знать, что толпа воинов без вождя — это тело без души. Шестой месяц Роксана беременна, будем ждать рождение сына, чтобы, когда он вырастет, ему с помощью богов принадлежало царство. Теперь же вы решайте, кем оно будет управляться» (1).
— «Ни для кого не может быть удивительно», — возбужденно размахивая руками воскликнул Неарх, — «что царское величие подобает только кровным наследникам Александра. Однако, ожидать еще не родившегося царя и обходить уже существующего не соответствует ни духу македонцев, ни существующему положению вещей. Есть у царя» внебрачный «сын от Барсины, ему и надо передать диадему». (1)
Флотоводца перебил Птолемей:
— «Конечно, сын Роксаны или Барсины является достойным отпрыском, чтобы управлять македонским народом, однако Европе досадно будет назвать имя того, кто в основном пленник. Стоило нам побеждать персов, чтобы служить их же роду. Ведь есть еще законные их цари! Дарий и Ксеркс со своими многочисленными армиями и флотами напрасно стремились поработить нас! Мое мнение таково: пусть те, кого Александр допускал на свои совещания, сходятся всякий раз, когда будет потребность в совместном обсуждении, у его кресла, стоящего во дворце: на том, что решит большинство, и нужно всем стоять, этому должны подчиниться и все вожди, и военачальники». (1)
С нетерпением выслушав Птолемея, Аристон не согласился:
— «Когда Александра спросили, кому он передаст царство, он сказал, что хочет, чтобы оно досталось наилучшему: сам же он признал за лучшего — Пердикку, которому и передал перстень. Он был не один при умирающем, и царь, обведя всех глазами, выбрал из толпы друзей именно его, чтобы передать ему перстень. Следовательно, ему было угодно, чтобы высшая власть была передана Пердикке». (1)
Все отчасти согласились с Аристоном, предложив ему взять перстень. Македонец сомневался некоторое время, но внезапно путь ему преградил Мелеагр, до крайности раздраженный колебаниями Пердикки.
— «Да не допустят боги, — воскликнул Мелеагр, — чтобы судьба Александра и величие его власти легли на плечи этого человека: обычные люди этого не выдержат! Я не говорю о более знатных, чем он; вообще же, людям не надо брать на себя никакой тяжести против своей воли! Не имеет значения, будете ли вы иметь царем сына Роксаны, когда он родится, или Пердикку, так как он все равно захватит власть под видом опеки. Ведь ему не нравится ни один царь, кроме еще не родившегося; при общей торопливости, вполне законной и даже необходимой, он один высчитывает месяцы и даже предсказывает рождение сына;, а вы еще сомневаетесь, готов ли он вам уступить?! Клянусь богами, если бы Александр оставил нам царем вместо себя самого этого человека, то мое мнение таково; из всех его распоряжений именно этого одного не следовало бы исполнять». (1)
Вокруг Мелеагра собралась толпа, влекомая призывами немедленно разделить царские сокровища, когда кто-то из низших чинов, неизвестный никому, вскочив на кресло, крикнул:
— «Зачем прибегать к оружию и гражданской войне, когда у вас есть царь, которого вы ищите?! Вы обходите Арридея, рожденного Филиппом, брата Александра, только что бывшего вашим царем; он участник священных церемоний и единственный теперь наследник! Чем он это заслужил?! Что он сделал, что вы лишаете его прав, признанных у всех народов?! Если вы ищите подобного Александру, то вы такого никогда не найдете; если близкого ему, то таков один он»! (1)
— Надо звать Арридея! — послышались выкрики. — Надо судить тех, кто решил лишить его прав!
Долго еще не утихали споры. Долго еще рвали гетайры друг друга, ища законной власти, обвиняя всех, меряясь упреками и оскорблениями, пока не постановили признать Пердикку и Леонната опекунами будущего ребенка Роксаны и поручить Кратеру и Антипатру управлять делами в Европе.
Все это время, оплакивая смерть Александра, Багой так и не узнал подробностей того, как чуть не схлестнулась под стенами Вавилона конница и пехота, и как в этой неразберихе погиб Мелеагр, а на трон взошел Арридей, сводный брат Александра. Багой видел его у ложа умирающего. Худой, с подергивающейся головой и отрешенным взглядом, он показался персу, по меньшей мере, странным. Правда, когда Арридей заговорил, речь его оказалась на редкость стройной, а мысли обоснованными.
Багой перешагнул порог дворца. Суета, от которой он бежал вчера, продолжала клубиться повсюду. Он прошел мимо зала, в котором обычно сходился совет. В кресле Александра в его диадеме сидел Арридей. Шел раздраженный спор о времени и месте похорон усопшего царя. Птолемей и Пердикка, перегнувшись через стол, доказывали друг другу обоснованность своих предложений. Новый царь пристально следил за спором, не высказывая, однако, никакой заинтересованности. Обида на брата, взращиваемая столько лет теперь достигла апогея, и единственное, чего он хотел — поскорее покончить с этим. Он вполне понимал, что именно унаследовал от Александра: империю, которую не удержать, жалость соратников и недоумение войска. Он понял, что был бы рад видеть последнее пристанище почившего где-нибудь подальше от себя. Арридей почему-то подумал про Олимпиаду. Было бы очень кстати, если она сама, ну, или с чьей-нибудь помощью не переживет смерть сына. Он знал еще с детства, что своим нездоровьем обязан именно ей, хотя, с другой стороны, именно это обстоятельство позволило ему остаться в живых в правление Александра. Уже давно поговаривали, что, якобы царица-мать подпаивала юного Арридея какими-то зельями, что и помутило, в конечном счете, его разум. Престол, предназначенный ему по праву старшинства, теперь обрел истинного хозяина. Военный совет распорядился верно, призвав его, как законного наследника по крови, но Олимпиада… «Разве согласится она с решением полководцев и не сплетет новые интриги, возводя на трон своего внука от дочери Клеопатры? Кого родит Роксана неизвестно, а маленький Геракл, незаконнорожденный сын Барсины лишь отпрыск наложницы, соответственно права его ничтожны. Выходит, что после него самого самый близкий наследник