— Цена меня не интересует, а лучшие я выберу сам.

Багой медленно шел среди торговцев, брал пальцами ароматные крупицы, растирал, подносил к носу. Наконец, он остановился напротив одного прилавка и долго стоял, вдыхая аромат.

— Позволь, — вновь сказал Саламин, — в качестве дара, я куплю для тебя столько, сколько пожелаешь. Я вижу, ты тонкий ценитель запахов.

— Мне достались хорошие учителя, — неоднозначно ответил Багой.

— Я слышал, Александр не скупился для богов.

— Александр не скупился ни для кого. Я знаю, что любил мой царь, поэтому выбираю лишь достойное его.

— Так это для царя? В таком случае позволь и мне послать ему дар.

Багой не ответил, молча накладывая маленькой ложечкой благовония. Он также молча расплатился, не удосужив Саламина ни единым взглядом.

— Я готов уделить тебе время, — произнес Багой, так и не повернувшись к учителю танцев.

Они в молчании миновали рыночную площадь, прошли по набережной и свернули в уютный дворик, утопающий в цветах и невесомых тканях. Навстречу выбежал немолодой уже, ухоженный поджарый человек.

— Приветствую тебя, дорогой гость! — воскликнул он, стараясь незаметно рассмотреть сопровождающего. — Саламин, добрый друг, я уж решил, ты позабыл о старике Эпихарме.

— И тебе доброго здравия, — Саламин поклонился.

— Лучшие покои? — лукаво улыбнулся хозяин.

— Какие сможешь предложить.

— Счастливый день! Слава богам!

Хозяин проводил гостей в дальний тенистый уголок двора. За легкими занавесями располагалась уединенная отгороженная терраса, устланная мягкими коврами. Диваны изобиловали множеством разноцветных и разномастных подушек. Гости возлегли. Не прошло и мгновения в комнату под руки ввели двоих черных рабов с опахалами.

— Они глухи и слепы, — тут же пояснил Эпихарм, —, но сильны и выносливы.

— Угощения — на твой вкус, — улыбаясь, распорядился Саламин.

— Останешься доволен, — заверил хозяин. — Я получил дивное вино. Его и богам не стыдно предложить.

— Тогда предложи нам.

Эпихарм, пятясь и кланяясь, исчез за занавесью. Саламин повернулся к Багою. Тот полулежал, подмяв под руку подушку и теребя пальцами увесистую золоченую кисть, стягивающую шелк.

— Сколько ж времени прошло, — начал Саламин, понимая, что молчаливая пауза затянулась.

— Десять месяцев, — тут же ответил Багой.

Учитель начал судорожно отсчитывать означенное время, но перс, не дожидаясь, добавил:

— С того дня, как умер мой господин.

Саламин как-то странно не то кивнул, не то просто наклонил голову.

— Ты до сих пор так верен ему?

— Так будет, пока сердце в последний раз не сожмется в груди.

— Позволь спросить, когда я отдал тебя Дарию, мне казалось, ты привязался к нему?

— Он был добр ко мне, и я до сих пор оплакиваю его страшную смерть.

— А как же тогда Александр?

— Я хотел убить себя, когда в Гиркании Александр настиг нас, но теперь благодарю богов за трусость, ибо вместо смерти они послали мне счастье служить и любить его.

— Ты зря так ненавидишь меня, — как-то по-особому вдруг произнес Саламин, — ибо я…

— Причастен ко всему этому. Ты это хотел сказать? Может быть, мне возблагодарить еще этого мерзкого вонючего торговца, что продавал меня, как живую рыбу, перекупленную у рыбаков?

— Кстати, возможно это порадует тебя, если я скажу, что финикийца Бейру не так давно нашли умирающим в собственном доме?

Багой повел бровью и усмехнулся.

— Что ж, достойный конец столь достойного человека.

— Ты не хочешь узнать, что с ним сталось?

— Догадываюсь.

— Когда его нашли, он почти истек кровью, а его, как бы это сказать, мужские органы висели неподалеку на крючке.

Багой ничего не ответил, но какой-то огонь, словно на мгновение вспыхнул в глазах и угас, оставив отблеск злого свечения. Саламин уловил это, будто коснулся чего-то тайного.

— Ты не удивлен. Ты знал это.

Перс не ответил, лишь посмотрел на собеседника так, словно вынес ему приговор где-то в глубине себя.

— Я — стар, — начал говорить Саламин, но в тот же миг занавесь откинулась, и Эпихарм в сопровождении рабов, бесконечно кланяясь, заискивающе спросил:

— Еда готова. Желают ли дорогие гости приказать подавать к столу?

— Подавайте, — ответил учитель танцев, явно раздраженный, что его прервали.

Стол наполнился блюдами, изобилующими запахами, коими трудно не изумиться, вдыхая. Саламин засуетился, предлагая гостю приступить к трапезе, но Багой не спешил. Взяв персик, он надкусил, разглядывая розоватую мякоть.

— Так ты говорил про старость, — сказал он настолько неожиданно, что Саламин вздрогнул.

— Прошло столько времени, но ты так же юн и прекрасен, как и…

— Знаю, но мы говорим не обо мне, а о тебе.

— Тогда… когда…

— Ты так же надкусил, но доесть не удалось.

— Ты был лучшим, когда-либо…

— А знаешь почему? — перебил Багой, взглянув на Саламина чуть прищуренными глазами. — Только так я мог не вернуться на невольничий рынок или не развлекать твоих похотливых гостей.

— Поверь, я бы никогда не посмел…

— Не посмел?! — Багой швырнул персик, подаваясь грудью к собеседнику. — Ты даже посмел подсунуть царю девственника, которого попробовал сам! А теперь говоришь, не посмел бы?!

— Ты не справедлив, Багоас. Я баловал тебя больше других!

— О-о-о! Я благодарен безмерно!

— Замолчи! — вскричал Саламин, вскакивая с ложа. — Ты достаточно посмеялся надо мной! Не будь меня, ты бы остался рабом до конца своей жизни!

— Не будь Александра, я бы остался рабом! А теперь я свободен, но желал бы вновь сделаться рабом, будь он жив!

— Александр! Всюду Александр! Куда не ткнись, опять Александр! Неужели он был столь хорош в постели, как в битвах?! Слышал я, что друг детства был столь дорог ему, что вряд ли ты мог быть ему ровней!

— Зачем ты позвал меня?! Чтобы оскорбить?! Ты уже сделал это однажды, так что вряд ли преуспеешь во второй раз!

— Знаешь, о чем я жалею? Мне надо было бы держать тебя в цепях, пока бы ты не смирился и не стал ласковым, выпрашивая кусок черствой лепешки, дерзкий неблагодарный раб!

Саламин осекся, дыша так часто, что вдохи превратились почти в хрип.

— Да, — понизив голос, сказал Багой, — я раб. Раб памяти моего царя, и никто не отнимет у меня это.

— Иди! — крикнул Саламин вослед уходящему персу. – Иди, воздыхай над засушенной мумией своего Александра, пока не состаришься и не сморщишься, как он!

Багой остановился.

— Купи себе зеркала и посмотрись в них, — сказал он совершенно спокойно, затем вынул мешочек с монетами и, швырнув на стол, покинул террасу. — Заплати. Угощение было отменным!

Саламин остался стоять, глядя на нетронутый стол. Негодование, замешанное на глубокой обиде, сбивало дыхание. Бессилие лишало воли, и учитель танцев глубоко и часто дышал, стараясь унять рвущееся сердце. Красный атласный мешочек с вышитым золотым слоном и наездником в индийских одеждах лежал на столе, пропитываясь медом из опрокинутой плошки. Завернутые в прозрачные лепестки роз миндальные орехи казались блестящими рыбками, выброшенными на берег и высыхающими теперь. Саламин осторожно развязал узелок и достал одну монету. С гладкой поверхности, обрамленный в круг из лавровой ветви, гордо взирал профиль Александра в шлеме с султаном и загнутым рогом. «Двурогий Искандер», — процедил Саламин, до белизны пальцев сжимая в ладони монету.

(1) Цитата из К. К. Руфа «История Александра Македонского».

Багой. (стр 54 - 62)

Багой вернулся во дворец, хлебнул несколько глотков холодного настоя и устало опустился в кресло. Напротив, на столике стоял маленький бюст Александра. Запрокинутая с наклоном голова, разметавшиеся волосы, приоткрытый страданием рот и страшная боль в глазах. Пыль въелась в гипс, придавая лицу еще большего трагизма. Багоя передернуло. Он подумал про Саламина, когда тот касался его при прошлой встрече. Перс словно вновь ощутил липкие настойчивые пальцы, которые почти жалили кожу, и подумал про руки Александра. Теплые, немного шершавые от трудов ладони, недлинные пальцы с рельефной сеткой вен, профиль в массивной оправе — государственная печать, шрам на левой руке от запястья к локтю, светлые волоски, что приподнимаются, отвечая на ласку. Руки царя, спокойные, без мелких лишних движений, или победителя, гневные, жестко диктующие волю указательным пальцем. Руки Александра, знакомые, близкие. Даже издали, наблюдая за их жестами, Багой научился читать по ним настроения Александра.

— Помнишь, — прошептал перс, всматриваясь в каменные глаза Александра, — как я танцевал твой любимый танец со змеей? Хочешь, я станцую еще раз?

Александр ответил тишиной. Багой поднялся и крикнул прислугу. Он велел принести желтый дымчатый костюм, ушитый зелеными бисеринами. Отпустив рабов, перс разделся, глядя на себя в зеркало. Холеное тело с посверкивающим камнем в пупке, длинные волнистые волосы, тонкие линии форм и…потухший взгляд.

— Я так и состарюсь в мыслях о тебе, — произнес он вслух