крови — внук Олимпиады. Царица сейчас далеко, к тому же неприязнь, возникшая между ней и наместником Македонии Антипатром, в последнее время переросла в неприкрытую вражду, что, вряд ли, позволит ей в ближайшее время покинуть родной дом и пуститься в интриги, — размышляя так, Арридей внутренне улыбнулся. — Сейчас самое лучшее держать поближе к себе Пердикку. После смерти Александра командование войсками было закреплено между Мелеагром и Пердиккой, а поскольку Мелеагр мертв, Пердикка берет на себя полное командование войском. Он опытный человек и будет действовать в интересах власти. К тому же он теперь регент при царе, следовательно, лучшее из лучшего — закрепить с ним тесную связь. Птолемей…», — Арридей взглянул на полководца. — «тоже тертый вояка и политик, но он молчалив, и что у него на уме остается неясным. Он добился Египта и своего там наместничества и, если убедит всех, что Александр должен покоиться там, так тому и быть. Пусть решают сами, лишь бы поскорее и подальше».

— Как бы там ни было, — голос Птолемея выхватил его из круговерти мыслей, — мы можем отложить окончательное решение на какое-то время. Думаю, гораздо более острый вопрос состоит в определении суммы, которую мы должны выделить на подготовку к похоронам и обсуждение проблем, связанных и организацией процессии. Мне кажется, если мы решим хоронить Александра не здесь, сейчас следует в первую очередь начать строительство катафалка. Не секрет, что это дело не быстрое. Пусть пока резчики по дереву, кузнецы и ювелиры приступают к работе, и тогда у нас будет достаточно времени определиться в остальном.

— Здесь я согласен с Птолемеем, — произнес Пердикка. — Думаю, уже сегодня вечером мы сможем этим заняться.

Багой бродил по Вавилону, без интереса вглядываясь в знакомые улицы. Обычная жизнь постепенно возвращалась в бессмертный город, но как-то шепотом и тихо. Тело Александра не погребено, армия расквартирована вокруг города, и не ясно, чего ждать дальше.

— Хочу вновь увидеть Вавилон! — весело воскликнул Гефестион.

Сегодня с утра он был в приподнятом настроении и выглядел почти мальчишкой. Александр оторвался от чертежей, откинулся на спинку кресла и посмотрел на друга.

— Вавилон ли? — недоверчиво спросил Александр. — Зная тебя столько лет, признаюсь, я удивлен. В прошлый раз ты мечтал его покинуть, если не ошибаюсь. Не ты ли утверждал, что мы засиделись там и отяжелели, как беременные овцы?

Гефестион отмахнулся.

— Знаешь, я действительно хочу еще раз увидеть…

— Вавилон?

— Там я впервые видел столь божественное возвышение моего царя, и чуть не умер от гордости.

— Что-то я не пойму, ты становишься сентиментальным. Уж не к старости ли это?

— Ты не мог этого видеть со стороны. Голубая глазурь ворот Иштар, льющаяся золотом колесница Дария и мой царь в пурпуре славы. А?

— Гефестион, не лукавь, говори прямо, чего ты задумал?

— Александр, прикажи выслать навстречу колесницу. Тогда ты был победителем Дария, а теперь — властитель мира.

Царь рассмеялся.

— Колесницу, говоришь?! Не уверен, что она не развалилась в наше отсутствие, или Гарпал не отковырял от нее заклепок. Отложим ворота Иштар. Помнишь, мы устроили возню на кровати Дария?

— Ну.

— Я был тогда столь пьян, что мне казалось, Геракл вселился в мое тело?

— Ты еще кричал, что можешь мериться с Аресом…

— Во-во.

— Только за Ареса ты принял меня, выхватил меч и требовал, чтобы я защищался.

— Не суть важно. С Аресом я не справился, и ты пленил меня зеленым покрывалом и чуть не придушил. Я барахтался, а ты настаивал, чтобы я просил пощады.

— Ты и пощада?! А ведь попросил же.

— И не попросил бы никогда, не бойся я так за твое ранение после битвы. И вообще, я поддался…

— Александр.

— Гефестион. Ну, да ладно. Минуло уж почти десять лет. Помнишь, я снял этот перстень и отдал тебе, как победителю царя царей?

— Государственная печать.

— У победителя и печать, а ты надел его и сказал…

— Мне также велико твое кольцо, как и твоя власть, царь мира.

— Мы прошли с тобой дорогу от края жизни до края. Если со мной что-нибудь случиться, только ты будешь вправе надеть его.

— Александр, — Гефестион опустился на край стола рядом с царем. — Даже не надо пробовать, ибо власть твоя столь непосильна ни для кого, что уже не имеет значения, кому впору окажется перстень. Никто не сможет удержать твою власть, поэтому, придется тебе жить вечно.

Воспоминания вызвали дрожь, и Багой остановился. Он подумал про покрывало. Глубокий зеленый изумруд, расшитый выпуклой золотой нитью, переливы шелковых цветов, парящие птицы. Подаренное еще Артаксерксу, предшественнику Дария Кодомана, китайскими торговцами в знак благодарности за добрую торговлю, оно всегда находилось в спальне, оберегая сон императоров, а теперь покрывает саркофаг с телом Александра.

Перстень государственная печать на пальце Арридея… Багоя передернуло. Светлый полупрозрачный камень с глубоким внутренним сиянием и профилем Александра. А золотая колесница? Багой видел в ней высокую статную фигуру Дария в дорогих одеждах; он мог представить Александра в сияющем шлеме с белоснежными перьями, но Арридей… Что говорить о власти, когда даже колесница должна быть нелепо огромной для тщедушного тела.

Время шло. Катафалк Александра был почти завершен. Багой смотрел, как поднимают на крышу и устанавливают статую сирены. Она сияла золотом и была прочти в человеческий рост. Глядя на женскую фигуру, припавшую на колено, Багой невольно прошептал:

— Всего лишь одна. Будь жив Гефестион, он распял бы архитекторов.

Перс вспомнил погребальный костер хилиарха, множество сирен с певцами внутри и огонь, в мгновенья сожравший и мертвое тело Гефестиона и живую душу Александра. Споры о месте упокоения царя уже стихли, и Багой давно смирился с тем, что после долгого пути Александр будет погребен, а египетском Мемфисе. Он давно уже понял, что внешнее спокойствие Птолемея скрывает в себе куда более мятежные планы. Лагид вызывал к себе Багоя обсудить с ним детали предстоящего передвижения. Перс молча слушал, однако, наблюдая, понял, что Птолемей говорит не всю правду. Но, как бы там ни было, Багой был уверен только в одном, что пройдет с Александром все испытания, что еще выпадут на их долю.

Миновав царский двор, Багой оказался в шумном месиве вавилонских будней. Еще не минуло года со дня кончины Александра, а город уже кишел обычными мелочными заботами. Прикрыв голову и лицо покрывалом, перс направился к рыночной площади. Рыбные ряды смердели ожиревшими мухами и разлагающейся требухой. Сырные лотки источали кисло-пряный аромат. Сыры, нагроможденные пирамидами, сочились жиром и мутной сывороткой. Дойдя до рядов перекупщиков заморских диковин, Багой остановился так резко, что идущие следом натолкнулись на него. На прилавке, среди прочего товара, он увидел знакомое лицо. Александр смотрел в небо бесцветными гипсовыми глазами. Шея его тонула в россыпи пестрых бус и тесненных шнурков для сандалий, а изрядно пропитанный несвежестью рукав халата торговца то и дело терся о запыленное лицо царя. Изящно выудив из складок одежды руку, унизанную перстнями, Багой указал на скульптурку. Торговец выхватил изваяние, потер о халат на животе, показывая покупателю, что называется товар лицом. Цена настолько оскорбила Багоя, что на глазах его навернулись слезы. Он достал несколько мелких монет, брезгливо швырнул торговцу, пряча фигурку в широкий рукав. Александр коснулся кожи теплой глиной, и Багой почти застонал. Он спешно покинул ряды барахлевщиков, быстро направляясь к торговцам благовониями. Воздух тонул в ароматах, парящих теплым туманом. Пахло миррой, сандалом и кардамоном. Пряные травы щекотали ноздри. Лаванда сочилась тонкими струями. Восток, такой пряный, пропитал деревянные прилавки и глиняные сосуды, словно древний джин спрятался здесь и теперь ждет, пока его не выпустят, чтобы броситься ввысь огромной бестелесной силой.

— Мне кажется, — Багой услышал за спиной знакомый мягкий голос, — тебя невозможно спутать ни с кем даже в кромешной тьме.

— Саламин, — перс чуть наклонил голову в знак приветствия.

— Какая неожиданная встреча! — воскликнул учитель танцев, раскрывая объятия, но Багой не шелохнулся.

Саламин помолчал и добавил:

— Прошло столько времени… Я слышал, кортеж Александра уже почти готов…

— Спроси прямо, — перебил Багой, — поеду ли я с ним? Да, поеду.

— Кто знает, свидимся ли снова. Накануне этого хочу просить тебя не отказать мне оттрапезничать со мной в гостиничном дворе сирийца Эпихарма. Думаю, пригласив туда, я не унижу твоего достоинства.

— Унизить меня более, чем ты уже сделал, ты вряд ли сможешь. Ну, что ж, сочтем это прощальным ужином.

Саламин просиял и оживился.

— Идем же.

— Не ранее того, зачем я здесь, — холодно остановил его Багой.

— Ну, да. Конечно. Благовония. Идем, я покажу, где самые лучшие и по хорошей