нее талант художника, а не болтушки. И, может, она еще заговорит.

В густеющих вечерних сумерках, наливавшихся тьмой, они доехали по бетонке до развилки и повернули в поля, так что дом Зайцева перестал быть виден.

На обочине в свете фар возникла фигура в черном. Женщина с распущенными темными волосами в льняной дорогой черной шали и льняных брюках. В запыленных домашних бабушах из черных кружев. Она подняла руку, останавливая их, а потом ринулась прямо к внедорожнику, когда он еще даже и не затормозил.

— Вы правда полиция? — спросила она громко. — Я не хотела в доме с вами говорить… я ушла и ждала здесь, одна ведь у нас дорога.

Голос ее — тот самый… что поразил Клавдия Мамонтова еще в доме. Не просто волнение, но плохо подавляемый страх в интонации… ужас… истерика.

Они вышли. На вид женщине можно было дать лет тридцать шесть, и, возможно, прежде она блистала энергичной яркой южной красотой — темноволосая, стройная, высокая. Но сейчас вид ее поражал неухоженностью, затравленностью, пожирающим ее внутренним беспокойством. Взгляд странный, бегающий… ранние морщины на лбу и у глаз, мешки под глазами. В темных густых волосах — нити седины.

— Вы — полиция? — повторила она настойчиво и словно умоляюще протянула к ним худые руки.

— Полковник Гущин, это мои коллеги, — полковник не стал вдаваться в подробности. — С кем имею честь разговаривать?

Конечно, они сразу догадались — вопрос риторический.

— Я Ева Лунева, жена Ивана Петровича. Я вас ждала здесь для разговора. Не хотела в доме. Они все… они разозлятся. Они считают меня сумасшедшей.

— Вы мать Адама? — спросил Клавдий Мамонтов.

— Он не мой сын.

Они опешили.

— То есть как не ваш? А чей же? — спросил полковник Гущин.

— Они вам скажут — Адам сын Евы. Но такого ведь просто быть не может, не библейский казус. — Странная женщина взмахнула рукой. — Может, я и сама когда-то так считала прежде, насчет кровных уз… Пока глаза мои не открылись. Он не мой сын. Я не знаю, кто он. Кто скрывается в его обличье.

— Как понять, кто скрывается? — полковник Гущин озадачивался ситуацией все больше.

— Он чуть не убил меня еще при родах. Но тогда я ничего не поняла, дура наивная, молодая. Он и потом меня едва не убил… Но в молодости я отказывалась верить фактам — я же нормальный взрослый человек, я не пациентка дурдома, я столько работала, добивалась успехов… А сейчас мои глаза открылись. Он не мой сын. Он хочет со мной покончить. С отчимом он уже… почти… наверное…

— Если не ваш сын, так кто же тогда пятнадцатилетний Адам Зайцев или Лунев? У него отчима фамилия или ваша?

Ева не мигая смотрела на полковника Гущина, медленно перевела взгляд на Клавдия, затем на молчавшего Макара.

— Фамилии не важны, имена тоже. Не верьте ни одному его слову — он отец лжи. И не верьте нашим в доме, они не понимают. Считают меня свихнувшейся идиоткой. К психиатру все посылают, только я не пойду к психиатру. Тот, кто выдает себя за моего якобы сына, — не сын мне. Личина такая у него, маска. Он глаза так всем отводит — мужу моему, сводному брату, нашей прислуге и всем другим… И матери моей покойной, и всем в гимназии прежней… В здешней школе они, наверное, чего-то испугались, почуяли… отдали его нам на домашнее обучение. И еще… самое главное… Только дайте обещание, что вы защитите меня, вы, полиция! Защитите меня от него! Ведь он уже пытался меня убить.

— Вы, пожалуйста, успокойтесь, — полковник Гущин постарался говорить мягко. — Расскажите, что случилось с вами и Адамом?

— Нет, сейчас не расскажу. Рано пока. Вы мне тоже не поверите. Я по глазам вашим вижу. — Ева оглядывала их с горестной настороженностью. — И вы меня уже безумной сочли. Шизофреничкой. Вы со стороны сначала сами некие факты узнайте.

— Какие именно факты? — спросил полковник Гущин, доставая из кармана служебную визитку и протягивая Еве.

— Здесь ведь пропадали, погибали дети? — спросила Ева.

Полковник Гущин отдал ей визитку.

— Я слышала ваш разговор с Васей — у вас в доме на озере тоже малыши. Глаз с них не спускайте. А отродью… не верьте. Ни единому его слову.

— Не верить Адаму, вашему сыну? — спросил Макар.

— Он не мой сын! — истерически злобно заорала Ева прямо ему в лицо. — Ты дурак набитый! Чайльд Гарольд долбаный, из Англии вернувшийся в родные пенаты! Мало тебе, что отца твоего отравили, что всем здесь в Бронницах прекрасно известно! Слушай, что я тебе говорю! Иначе и детей лишишься. И вы слушайте, полиция… — Она выдала чудовищное матерное ругательство, оскорбляя полицию. — Проверяйте то, что уже случилось. А когда ум ваш созреет, прояснится, мы снова поговорим.

— Успокойтесь, не волнуйтесь так. — Полковник Гущин не знал, как ее урезонить, он явно склонялся к мысли, что перед ними психически больная. — Я дал вам все свои контакты — хоть ночью, хоть днем мне звоните. Лично приеду. Не дам вас никому в обиду. Всегда мы вас защитим, ничего не бойтесь. Ни о чем не тревожьтесь.

— Прямо сражаете, гнобите меня своей добротой. — Ева опустила глаза. Визитку она держала в руке. — Ну и … с вами!

Оскорбив их матерно на прощание, она шагнула к опушке и… словно растворилась в ночной тьме леса.

— Больная баба, — констатировал Клавдий Мамонтов в машине. — Муж умирает от рака, она в стрессе, крыша поехала. Все признаки острого психоза налицо — за собой не следит, сквернословит, не может удержать себя.

— Она Макара назвала Чайльд Гарольдом. — Полковник Гущин о чем-то снова думал. — Хорошо образованна. И парень… ее отпрыск… он тоже не по летам взрослый и начитанный.

— Я прослежу, чтобы соседи полоумные не то чтобы в гости, а на пушечный выстрел к твоему дому не подходили. К детям, — пообещал Клавдий Макару — тот тоже о чем-то думал.

— Ты сначала ответь мне на один вопрос. — Полковник Гущин смотрел с заднего сиденья в зеркало на Клавдия. — Здесь, в Бронницах, пропадали дети?

— Нет, что вы, Федор Матвеевич, мы на озере месяц живем — ничего не слышно в округе. А прошлым летом вы сами здесь сколько гостили. Не было ничего, — взволнованно ответил за друга Макар. — И раньше тоже ничего такого. При отце.

— Клавдий, что молчишь? — спросил полковник Гущин.

— В начале апреля, — коротко ответил Клавдий Мамонтов. — Ты, братан, с семьей сюда еще не переехал. Я всю ту неделю работал в Балашихе, где вооруженные задержания шли по ворам в законе,