– Врешь, чертов Иуда! – закричал, вышед из себя, Тарас. –Врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый Богом человек! Я тебя убью,сатана! Утекай отсюда, не то – тут же тебе и смерть! – И, сказавши это, Тарасвыхватил свою саблю.

Испуганный жид припустился тут же во все лопатки, как толькомогли вынести его тонкие, сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки междукозацким табором и потом далеко по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не гналсяза ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первомподвернувшемся.

Теперь припомнил он, что видел в прошлую ночь Андрия,проходившего по табору с какой-то женщиною, и поник седою головою, а все еще нехотел верить, чтобы могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный сынего продал веру и душу.

Наконец повел он свой полк в засаду и скрылся с ним залесом, который один был не выжжен еще козаками. А запорожцы, и пешие и конные,выступали на три дороги к трем воротам. Один за другим валили курени: Уманский,Поповичевский, Каневский, Стебликивский, Незамайковский, Гургузив, Тытаревский,Тымошевский. Одного только Переяславского не было. Крепко курнули козаки его ипрокурили свою долю. Кто проснулся связанный во вражьих руках, кто, и совсем непросыпаясь, сонный перешел в сырую землю, и сам атаман Хлиб, без шаровар иверхнего убранства, очутился в ляшском стану.

В городе услышали козацкое движенье. Все высыпали на вал, ипредстала пред козаков живая картина: польские витязи, один другого красивей,стояли на валу. Медные шапки сияли, как солнца, оперенные белыми, как лебедь,перьями. На других были легкие шапочки, розовые и голубые с перегнутыминабекрень верхами; кафтаны с откидными рукавами, шитые и золотом и простовыложенные шнурками; у тех сабли и ружья в дорогих оправах, за которые дорогоприплачивались паны, – и много было всяких других убранств. Напереди стоялспесиво, в красной шапке, убранной золотом, буджаковский полковник. Грузен былполковник, всех выше и толще, и широкий дорогой кафтан в силу облекал его. Надругой стороне, почти к боковым воротам, стоял другой полковник, небольшойчеловек, весь высохший; но малые зоркие очи глядели живо из-под густо наросшихбровей, и оборачивался он скоро на все стороны, указывая бойко тонкою, сухоюрукою своею, раздавая приказанья, видно было, что, несмотря на малое тело свое,знал он хорошо ратную науку. Недалеко от него стоял хорунжий, длинный-длинный,с густыми усами, и, казалось, не было у него недостатка в краске на лице; любилпан крепкие меды и добрую пирушку. И много было видно за ними всякой шляхты,вооружившейся кто на свои червонцы, кто на королевскую казну, кто на жидовскиеденьги, заложив все, что ни нашлось в дедовских замках. Немало было и всякихсенаторских нахлебников, которых брали с собою сенаторы на обеды для почета,которые крали со стола и из буфетов серебряные кубки и после сегодняшнегопочета на другой день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана.Много всяких было там. Иной раз и выпить было не на что, а на войну всепринарядились.

Козацкие ряды стояли тихо перед стенами. Не было на них нина ком золота, только разве кое-где блестело оно на сабельных рукоятках иружейных оправах. Не любили козаки богато выряжаться на битвах; простые были наних кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели черные, червонноверхиебараньи их шапки.

Два козака выехало вперед из запорожских рядов. Один ещесовсем молодой, другой постарее, оба зубастые на слова, на деле тоже не плохиекозаки: Охрим Наш и Мыкыта Голокопытенко. Следом за ними выехал и ДемидПопович, коренастый козак, уже давно маячивший на Сечи, бывший под Адрианополеми много натерпевшийся на веку своем: горел в огне и прибежал на Сечь собсмаленною, почерневшею головою и выгоревшими усами. Но раздобрел вновьПопович, пустил за ухо оселедец, вырастил усы, густые и черные как смоль. Икрепок был на едкое слово Попович.

– А, красные жупаны на всем войске, да хотел бы я знать,красная ли сила у войска?

– Вот я вас! – кричал сверху дюжий полковник, – всехперевяжу! Отдавайте, холопы, ружья и коней. Видели, как перевязал я ваших?Выведите им на вал запорожцев!

И вывели на вал скрученных веревками запорожцев. Впереди ихбыл куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, – так, как схватилиего хмельного. И потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей передсвоими же козаками и того, что попал в плен, как собака, сонный. В одну ночьпоседела крепкая голова его.

– Не печалься, Хлиб! Выручим! – кричали ему снизу козаки.

– Не печалься, друзьяка! – отозвался куренной атаманБородатый. – В том нет вины твоей, что схватили тебя нагого. Беда может быть совсяким человеком; но стыдно им, что выставили тебя на позор, не прикрывшиприлично наготы твоей.

– Вы, видно, на сонных людей храброе войско! – говорил,поглядывая на вал, Голокопытенко.

– Вот, погодите, обрежем мы вам чубы! – кричали им сверху.

– А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы! –говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. И потом, поглядевши насвоих, сказал: – А что ж? Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет ихвон тот пузатый, им всем будет добрая защита.

– Отчего ж, ты думаешь, будет им добрая защита? – сказаликозаки, зная, что Попович, верно, уже готовился что-нибудь отпустить.

– А оттого, что позади его упрячется все войско, и уж чертас два из-за его пуза достанешь которого-нибудь копьем!

Все засмеялись козаки. И долго многие из них еще покачивалиголовою, говоря: «Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну…»Да уж и не сказали козаки, что такое «ну».

– Отступайте, отступайте скорей от стен! – закричал кошевой.Ибо ляхи, казалось, не выдержали едкого слова, и полковник махнул рукой.

Едва только посторонились козаки, как грянули с валукартечью. На валу засуетились, показался сам седой воевода на коне. Воротаотворились, и выступило войско. Впереди выехали ровным конным строем шитыегусары. За ними кольчужники, потом латники с копьями, потом все в медныхшапках, потом ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по-своему. Нехотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими, и у которого не былокоманды, тот ехал один с своими слугами. Потом опять ряды, и за ними выехалхорунжий; за ним опять ряды, и выехал дюжий полковник; а позади всего ужевойска выехал последним низенький полковник.

– Не давать им, не давать им строиться и становиться в ряды!– кричал кошевой. – Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочиеворота! Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай сдругого! Напирайте на тыл, Кукубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните их!

И ударили со всех сторон козаки, сбили и смешали их, и самисмешались. Не дали даже и стрельбы произвести; пошло дело на мечи да на копья.Все сбились в кучу, и каждому привел случай показать себя. Демид Попович трехзаколол простых и двух лучших шляхтичей сбил с коней, говоря: «Вот добрые кони!Таких коней я давно хотел достать!» И выгнал коней далеко в поле, кричастоявшим козакам перенять их. Потом вновь пробился в кучу, напал опять насбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан на шею, привязалк седлу и поволок его по всему полю, снявши с него саблю с дорогою рукоятью иотвязавши от пояса целый черенок[32] с червонцами. Кобита, добрый козак имолодой еще, схватился тоже с одним из храбрейших в польском войске, и долгобились они. Сошлись уже в рукопашный. Одолел было уже козак и, сломивши, ударилвострым турецким ножом в грудь, но не уберегся сам. Tут же в висок хлопнула егогорячая пуля. Свалил его значнейший из панов, красивейший и древнего княжескогороду рыцарь. Как стройный тополь, носился он на буланом коне своем. И много ужепоказал боярской богатырской удали: двух запорожцев разрубил надвое; ФедораКоржа, доброго козака, опрокинул вместе с конем, выстрелил по коню и козакадостал из-за коня копьем; многим отнес головы и руки и повалил козака Кобиту,вогнавши ему пулю в висок.