— Он вернулся! — прошептала она.

И Снова мягкий голос из рупора: «… к вам пришли».

— Не надо открывать.

Монтэг прислонился к стене, затем медленно опустился накорточки и стал растерянно перебирать книги, хватая то одну, то другую, сам непонимая, что делает. Он весь дрожал, и больше всего ему хотелось сновазапрятать их в вентилятор. Но он знал, что встретиться ещё раз с брандмейстеромБитти он не в силах. Он сидел на корточках, потом просто сел на пол, и тут ужеболее настойчиво прозвучал голос рупора у двери. Монтэг поднял с полу маленькийтомик.

— С чего мы начнём? — Он раскрыл книгу на середине и заглянулв неё. Думаю, надо начать с начала…

— Он войдёт, — сказала Милдред, — и сожжёт нас вместе скнигами.

Рупор у двери наконец умолк. Тишина. Монтэг чувствовалчьё-то присутствие за дверью: кто-то стоял, ждал, прислушивался. Затемпослышались шаги. Они удалялись. По дорожке. Потом через лужайку…

— Посмотрим, что тут написано, — сказал Монтэг. Он выговорилэто с трудом, запинаясь, словно его сковывал жестокий стыд. Он пробежал глазамис десяток страниц, перескакивая с одного на другое, пока наконец не остановилсяна следующих строках:

«Установлено, что за всё это время не меньше одиннадцатитысяч человек пошли на казнь, лишь бы не подчиняться повелению разбивать яйца сострого конца».

Милдред сидела напротив.

— Что это значит? В этом же нет никакого смысла!Брандмейстер был прав!

— Нет, подожди, — ответил Монтэг. — Начнём опять. Начнём ссамого начала.

Весь долгий день они читали, а холодный ноябрьский дождьпадал с неба на притихший дом. Они читали в передней. Гостиная казалась пустойи серой. На её умолкших стенах не играла радуга конфетти, не сверкали огнямифейерверки, не было женщин в платьях из золотой мишуры, и мужчины в чёрныхбархатных костюмах не извлекали стофунтовых кроликов из серебряных цилиндров.Гостиная была мертва. И Милдред с застывшим, лишённым выражения лицом то и делопоглядывала на молчавшие стены, а Монтэг то беспокойно шагал по комнате, тоопять опускался на корточки и по нескольку раз перечитывал вслух какую-нибудьстраницу.

«Трудно сказать, в какой именно момент рождается дружба.Когда по капле наливаешь воду в сосуд, бывает какая-то одна, последняя капля,от которой он вдруг переполняется, и влага переливается через край, так и здесьв ряде добрых поступков какой-то один вдруг переполняет сердце».

Монтэг сидел, прислушиваясь к шуму дождя.

— Может быть, это-то и было в той девушке, что жила рядом снами? Мне так хотелось понять её.

— Она же умерла. Ради бога, поговорим о ком-нибудь живом.

Не взглянув на жену, Монтэг, весь дрожа, как в ознобе, вышелв кухню. Он долго стоял там, глядя в окно на дождь, хлеставший по стёклам.Когда дрожь унялась, он вернулся в серый сумрак передней и взял новую книгу:

— «Наша излюбленная тема: о Себе». — Прищурившись, онпоглядел на стену. — «Наша излюбленная тема: о Себе».

— Вот это мне понятно, — сказала Милдред.

— Но для Клариссы это вовсе не было излюбленной темой. Оналюбила говорить о других, обо мне. Из всех, кого я встречал за много, многолет, она первая мне по-настоящему понравилась. Только она одна из всех, кого япомню, смотрела мне прямо в глаза — так, словно я что-то значу.

Он поднял с полу обе книги, которые только что читал.

— Эти люди умерли много лет назад, но я знаю, что всёнаписанное ими здесь так или иначе связано с Клариссой.

Снаружи, под дождём, что-то тихо заскреблось в дверь.

Монтэг замер. Милдред, вскрикнув, прижалась к стене.

— Кто-то за дверью… Почему молчит рупор?

— Я его выключил.

За дверью слышалось слабое пофыркивание, лёгкое шипениеэлектрического пара. Милдред рассмеялась.

— Да это просто собака!.. Только и всего! Прогнать её?

— Не смей! Сиди!

Тишина. Там, снаружи, моросящий холодный дождь. А из-подзапертой двери — тонкий запах голубых электрических разрядов.

— Продолжим, — спокойно сказал Монтэг. Милдред отшвырнулакнигу ногой.

— Книги — это не люди. Ты читаешь, а я смотрю кругом, иникого нет!

Он глянул на стены гостиной: мёртвые и серые, как водыокеана, который, однако, готов забурлить жизнью, стоит только включитьэлектронное солнце.

— А вот «родственники» — это живые люди. Они мне что-тоговорят, я смеюсь, они смеются. А краски!

— Да. Я знаю.

— А кроме того, если брандмейстер Битти узнает об этихкнигах… — Она задумалась. На лице её отразилось удивление, потом страх.

— Он может прийти сюда, сжечь дом, «родственников», всё! О,какой ужас! Подумай, сколько денег мы вложили во всё это! Почему я должначитать книги? Зачем?

— Почему? Зачем? — воскликнул Монтэг. — Прошлой ночью явидел змею. Отвратительней её нет ничего на свете! Она была как будто мёртвая ивместе с тем живая. Она могла смотреть, но она не видела. Хочешь взглянуть нанеё? Она в больнице неотложной помощи, там подробно записано, какую мерзостьона высосала из тебя. Может, пойдёшь туда, почитаешь запись? Не знаю только,под какой рубрикой её искать: «Гай Монтэг», или «Страх», или «Война»? А может,пойдёшь посмотреть на дом, который вчера сгорел? Раскопаешь в пепле кости тойженщины, что сама сожгла себя вместе с домом? А Кларисса Маклеллан? Где еётеперь искать? В морге? Вот слушай!

Над домом проносились бомбардировщики, один за другим,проносились с рёвом, грохотом и свистом, словно гигантский невидимый вентиляторвращался в пустой дыре неба.

— Господи боже мой! — воскликнул Монтэг. — Каждый час онивоют у нас над головой! Каждая секунда нашей жизни этим заполнена! Почему никтоне говорит об этом? После 1960 года мы затеяли и выиграли две атомные войны. Мытут так веселимся, что совсем забыли и думать об остальном мире. А не потому лимы так богаты, что весь остальной мир беден и нам дела нет до этого? Я слышал,что во всём мире люди голодают. Но мы сыты! Я слышал, что весь мир тяжкотрудится. Но мы веселимся. И не потому ли нас так ненавидят? Я слышал —когда-то давно, — что нас все ненавидят. А почему? За что? Ты знаешь?.. Я незнаю. Но, может быть, эти книги откроют нам глаза! Может быть, хоть онипредостерегут нас от повторения всё тех же ужасных ошибок! Я что-то не слыхал,чтобы эти идиотики в твоей гостиной когда-нибудь говорили об этом. Боже мой, Милли,ну как ты не понимаешь? Если читать каждый день понемногу — ну, час в день, двачаса в день, — так, может быть… Зазвонил телефон. Милдред схватила трубку.