чудовище представляет собой непрерывный, нестабильный проект как разбора на части или экс-фигурации, так и несанкционированного сцепления; конкретная и реляционная, это практикуемая гибридность формы, которая ускользает от концептуальной формализации, существуя как состояние соперничества и беспокойства – смещения, корректировки и растворения по прихоти.

Эссенциалистские чары формирования субъекта разрушаются не только тем, что на первый план выдвигается их скрытая подоплека, античеловеческое, их симулирующий другой, без которого либеральный субъект, человек/мужчина, не смог бы конституировать себя, но и дестабилизацией всего понятия застывшего субъектного образования, в первую очередь, через отрицание его неизбежности. Таким образом, не-человеческое (unhuman) есть не упрощенное отрицание человеческого, а полиморфная, монструозная аберрация унитарной, гуманистической и антропоцентрической субъектной формы во всей ее полноте. Давайте теперь обратимся к краткому анализу того, как чудовище проявляет себя в диссидентских трудах Макса Штирнера, прежде чем перейти к тематическому исследованию современного монстра – пирата данных.

Монструозные союзы

Союз эгоистов – сконструированная в свободной форме добровольная взаимосвязь, возникшая между осознающими себя субъектами, – это понятие, введенное в XIX веке Максом Штирнером, сопоставлялось им с либеральным проектом конструирования субъекта. Государство и церковь, по Штирнеру, заинтересованы в том, чтобы заключить субъектное образование внутрь застывшей бетонной формы, именуемой Человеком и отмеченной невольным постоянством: «Итак, государство проявляет свою враждебность по отношению ко мне тем, что требует, чтобы я был человеком… оно вменяет мне в долг быть человеком. Далее, оно требует, чтобы я ничего не делал, что ниспровергало бы его; его существование, следовательно, должно быть всегда свято для меня» (Stirner, 1845b; Штирнер, 1994: 167). Создание основанных на государстве сообществ с нравственными, гражданскими субъектами-подданными представляет собой неподвижные оковы. Они лишают входящих в него существ возможностей личностной самоактуализации, то есть эгоизма: «Государство – это общество людей, а не собрание многих я… поэтому мы оба, государство и я, – враги… Я уничтожаю его и создаю вместо него союз эгоистов» (Ibid.; Там же: 166–167). Таким образом, союз эгоистов состоит из свободных взаимодействующих агентов, которые добровольно решили вступить в контакт друг с другом или, наоборот, воздержаться от него, в отличие от порожденных государством субъектов-подданных, людей, само создание и участие которых модулируются продиктованным обозначением, вписанным в правовые и социальные коды.

Однако, как указывает Штирнер, создание стандартного представления о «Человеке», в свою очередь, логически подразумевает существование его негации, не-человека. Например, «человек выступает против людей, так как люди – это не человек, то человек противопоставлен не-человеку» (Stirner, 1845b; Штирнер, 1994: 130). Эта последняя фигура – та, которая маячит на периферии цивилизованного общества, которую всегда нужно обуздывать и держать в страхе, навязывая поддерживаемый государством/церковью морализм, проявляющийся в угрозе со стороны демонических сил в церкви или в безжалостном нарушении закона государством. Таким образом, чары эссенциализма здесь разрушаются, выдвигая на передний план его скрытую подоплеку, его симулирующего другого, без которого либеральный субъект, Человек, не смог бы конституировать себя. Активное введение или выдвижение на передний план Штирнером не-человека в дискурс субъективации служит дестабилизации указанного субъектного образования через опровержение его неизбежности; другими словами, не-человек предлагает выход за рамки формирования гуманистического субъекта (Newman, 2001a: 67; 2001b: 309–330; Ньюман, 2021). То, что эта простая логическая подоплека существует скрытой тенью в каждом обсуждении либеральной темы, также создает возможность ее ниспровержения.

И все же чудовище – это не просто отрицание, ибо отрицание функционирует через обращение, имплицитное или иное, к своей диалектической обратной стороне – Человеку и, таким образом, зависит от него (Stirner, 1845b; Штирнер, 1994). Вместо этого, как указывает Фейтен (Feiten, 2013: 129), Штирнер, в конечном счете, полностью отвергает бинарность не/человека: «[Я] впредь уже не спрошу более, человек ли я или не-человек в своей деятельности: мне нет дела до духа» (Stirner, 1845b; Штирнер, 1994: 130)! Вместо не/человека Штирнер постулирует эгоиста; а вместо государства, состоящего, как положено, из людей, существует союз эгоистов. Для Штирнера фигура эгоиста функционирует как означающий другой. Он служит тому, чтобы подчеркнуть возможность вещей быть не такими, какие они есть, возможность существования других формулировок социальной сплоченности помимо государства, а именно союза эгоистов, свободно взаимодействующих как самостоятельное построение, в отличие от тех, кто находится под тяжестью навязанной субъективности, угнетения от бытия нравственными людьми.

Однако здесь важно пояснить, что термин, который Штирнер использует для обозначения этого, буквально переводится как «нечеловек» – unmensch, но также означает чудовище (Landstreicher, 2011). Таким образом, эгоист – это не упрощенное отрицание человека, а полиморфная, монструозная аберрация формы субъекта. Важно отметить, что Харауэй использует схожий словарь, отмечая, что «объединения киборгов монструозны и незаконны» (1991), что еще больше позиционирует Штирнера как участника движения к постчеловеческому. Таким образом, «не-человек» – это не просто отрицание, а разрушение удушающей дихотомии самой субъективности, порожденной государством.

Реализация, а не концептуализация

Но как конкретно могли возникнуть чудовища и их союзы? Распространенная критика Штирнера, как в XIX (Stirner, 1845а), так и в XX веке (Newman, 2010a: 160; 2010b: 43; Ньюман, 2021), заключается в том, что лежащая в основе концептуализация монструозных связей остается неудовлетворительно расплывчатой. Представление о чудовищах-эгоистах, собирающихся и вводящих в действие реальности, отделенные от санкционированных государством субъектных образований, действительно заманчиво, но как оно может проявиться на самом деле? Штирнер осторожно относится к этому вопросу, хотя бы именно для того, чтобы исключить саму ловушку априорного концептуального застывания, откуда стремится вырваться чудовище; то есть Штирнер намеренно избегает подробного плана союза эгоистов именно для того, чтобы избежать возможности погребения чудовищ в предписывающем и гнетущем ограждении преднамеренной формы и функции.

Вместо концептуализации чудовища Штирнер указывает на тот факт, что сотни потенциальных монструозных союзов происходят ежедневно, приводя множество примеров, начиная от детей, собирающихся вместе на улице, чтобы принять участие в импровизированной игре, до влюбленности (1845a). Таким образом, здесь мы видим союз эгоистов, идентифицируемый как пережитый опыт, характеризующийся основополагающими аспектами добровольного объединения и самоорганизации: «Союз эгоистов – это не концепция, а название, используемое для обозначения каждого из конкретных случаев взаимодействия индивидов» (Ландштрайхер, 2012). Таким образом, мы можем рассматривать союз эгоистов не как конкретную концептуализацию, рецепт замораживания субъективности, а как реляционную актуализацию, или ассамбляж. Монструозный союз эгоистов не является ни теоретическим инструментом, ни концептуальной моделью конструирования и взаимодействия субъектов, а практикуемой гибридностью формы, которая ускользает от концептуальной формализации, существует как часть полиморфного кода; она смещается, адаптируется и исчезает по прихоти, основанной на неизбежной возможности растворения, всегда необязательном непостоянстве (Stirner, 1845b; Штирнер, 1994).

Пиратские чудовища

Монструозные соединения в своем неприятии санкционированной государством субъективности прокладывают путь потенциальному «сближению разрозненных групп для „объединения в профсоюзы“ на основе общего криминального характера» (Antliff, 2011: