— Однажды вы посмотрите в его глаза и поймете меня. Вы узнаете его глаза и захотите убить его. Уходите. Я хочу быть одна.

— Какая глупость, какая…

Но Софи опять ушла в себя. Она забыла, что он в сантиметре от нее. Она была на противоположном берегу океана.

Он вышел.

Что сейчас с Кете? Путешествует ли она или осела в уютном маленьком месте?

Он послушал, как Мария проверяет напор рукой, как наполняет ванну и, вздыхая, как больная, погружается в воду. Как бы невзначай он свернул в ее комнату, соблазнившись открытой дверью. На туалетном столике, у резной шкатулки и многочисленных баночек с кремами и сыворотками, он нашел желаемое — исписанную знакомой рукой бумагу, много листков, смоченных ее любимым ароматом — яблок в карамели. 20 июля, Живерни. Она писала на смеси двух языков, он понимал лишь часть, но волнительно было держать ее письма и чувствовать, что с ней все хорошо.

«20 июля. Живерни.

Милая сестра!

Как ты поживаешь? Как ты чувствуешь себя?

Помню, я обещала написать тебе из Живерни. Что же, напишу сначала о наших первых впечатлениях.

За завтраком мы с тетей и Алисой узнали, что войска захватили столицу А. в Африке. Приехали мы вечером и сразу легли спать, и газеты нам попались только утром. Не знаю, как Алисе, а мне стало не по себе. Страшно осознавать, что ничего от тебя не зависит. Популярное утверждение Л.Т., что ужас внешней жизни можно вынести, если жизнь духа не нарушена, не выдерживает сегодня давления этих самых внешних сил.

К слову: от столицы до Живерни около часа езды на поезде, а от железнодорожной остановки нужно добираться пять с половиной километров — либо на машине, если поймаешь, либо пешком. Путешествие не из приятных, но Живерни того стоит. Мы хотели остановиться в "Ансьен-Отель-Боди", но мест там не нашлось. Номера все заняты, в ресторане вечером не протолкнуться. В погожие дни терраса виллы занята любителями солнечных ванн.

Здесь находится дом Моне, близ сада с кувшинками, который он любил рисовать. Сейчас он пустует, за ним, кажется, никто не присматривает, но туристы все равно приезжают. В "Ансьен-Отель-Боди" Моне был постоянным посетителем; здесь есть и розовый сад, а в мастерской далее жил когда-то Сезанн. Обстановка, если нужно выбрать для описания одно слово, классная, поэтому я расстроилась, что мы не сможем тут поселиться; но хозяин нам посоветовал наведаться в дом Мари-Клер Бошер, что на главной улице деревни, и спросить, нет ли там комнат для сдачи. Оказалось, местные особняки предлагают оставшимся без крова туристам жилье и стол за вполне сносные деньги. Места в этом доме для нас нашлись; у нас здесь две комнаты, обставленные грубоватой, типично французской мебелью, и подают нам Boulettes (фрикадельки) или Ris de veau (телячью зобную железу) и Garniture au choix (овощи), на десерт либо Tarte tatin (сладкий пирог), либо Glace (мороженое), на завтрак — Oeufs sur le plat и Confiture (яичницу и варенье), к ним или Cafe noir, или Chocolat chaud (черный кофе или горячий шоколад). Готовят очень вкусно. К завтраку нужно спускаться до десяти часов, но напитки можно попросить принести наверх.

Насчет И.: все сегодняшние газеты вопят об одном и том же. Какой ужас! Ах, эти проклятые националисты/социалисты/революционеры! Страх какой, куда ни глянь! Туристы из П., остановившиеся в "Ансьен-Отель-Боди", уверены, что будет война. Ох, уж эти наши пессимисты! И сегодня предсказывают новую мировую войну, и через десять лет будут, и через пятьдесят. Одно и то же: о политических спорах, каких-то военных конфликтах, и все мировая война, мировая война, нас всех уничтожат, все плохо-плохо-плохо!

Пока, кажется, все. Ты знаешь, я не умею писать письма. Извини меня за это.

Напиши о событиях у вас. О вас болтают всякую чушь. И напиши о вашей Олимпиаде. Но пиши по обычному адресу — мы уезжаем 12 августа, но не знаем, успеем ли получить твое письмо, если ты отправишь его в Живерни.

Остаюсь твоей любимой и любящей сестрой.

С наилучшими пожеланиями, Катя В.

P.S. Пришли мне, пожалуйста, "Унесенные ветром". Тут только на французском. Все только о них и говорят — это прямо книга поколения. Я успела выучить имена главных героев, даже их фразы, которые у нас тут заучивают наизусть и потом цитируют. „О Боже, эти любовь/война/разлука/разруха!“ Не хочу оставаться неучем. Пришли. Спасибо».

Отложив это письмо, он взялся за написанное прошлым вечером, в ответ на первое, из Живерни.

«8 августа.

Дорогие Катя и тетя Жаннетт!

Я вас очень люблю. Простите, что не знаю, что вам написать. Не хочу вас расстраивать своими впечатлениями. Часто я чувствую себя грустно, мне одиноко и страшно без причины. Я не знаю, как мне поступить, но я не хочу беспокоить вас своими проблемами. Простите, что я не нахожу слов для вас.

Со столичным приветом, ваша Мария».

Взяв это письмо Марии, он случайно уронил ее же, но написанное явно не Кете. Мария и не пыталась его спрятать, уверенная, что Альберт не станет читать ее переписку. Скользнув глазами по первой строчке, Альберт споткнулся о имя получателя — Мария писала Софи. Любопытство опять перебороло приличия (что бывало часто с ним в последнее время).

«Я доверяю твоему видению, Софи. Не было дня, когда я бы усомнилась в своей судьбе. Пишу тебе, чтобы ты не подумала, что ты виновата: и без твоего предсказания я бы совершила задуманное. Знаю, мы вольны выбирать. Я выбираю судьбу, которую ты мне описала — и будь что будет. Пусть свершится воля высших сил».

Услышав, что она вышла из ванной, Альберт поторопился вернуть ее письмо на столик. Мария уже пришла в спальню, на ходу вытирая мокрые волосы полотенцем, и осведомилась:

— Чем ты там занимаешься, Альберт?

— Ничем, я…

Он неловко убрал руку со столика и смахнул с него ее шкатулку.

— Не трогай! — крикнула Мария.

Отбросив полотенце, она опустилась на пол и стала собирать содержимое шкатулки.

— Прости меня, — пробормотал он тихо.

— Что тебе понадобилось?

— Я хотел узнать адрес Кете. Ничего больше, клянусь.

— Мог спросить у меня!

— Прости меня.

Прошипев что-то от злости, она собрала в шкатулку свое прошлое: последнее отцовское письмо из Царицына, его награду за участие в войне и его георгиевскую ленту, старые бумажные деньги и серебряное широкое кольцо.

— Это папино кольцо, обручальное, — зачем-то сказала она. — Когда мама умирала, она оставила его мне, сказала: «Как папа твой приедет, отдай ему,