пусть носит и на меня не обижается». Мама верила, что он вернется, поэтому ей важно было мне это сказать. Она не могла умереть, думая, что оставляет нас с сестрой сиротами. Они с папой поругались перед его отъездом. Из-за мамы Кати. У нас же разные мамы. Моя мама была обижена на него. Я сама раньше обижалась, но давно уже перестала. Кто я такая, чтобы их за что-то осудить?.. Папа… тоже разозлился и оставил ей кольцо. Я знаю, он это со злости, он бы нас не бросил, он бы обязательно вернулся, если бы был жив. Так оно у меня и осталось. И его письмо, и кое-что еще. Я помню, он любил меня. Возил меня на лошади, учил кататься на коньках. Помню, он забыл как-то в кармане пряник, хотел мне его потом отдать… а мне так захотелось, я не могла ждать и украла пряник. Папа понял, что это я его взяла. Он не допрашивал, а только спросил меня об этом. Но мне было стыдно признаться, что я украла, и я стала нагло ему врать. Он притворился, что поверил… но то было притворство. Он знал, что я взяла и что у меня не хватает смелости признаться. Мне до сих пор стыдно, что я не смогла признаться. Пустяк, я понимаю… но у меня осталось чувство, что я… лгунья.

— Зачем ты это рассказала? — спросил он.

— Партия сделала нас очень расчетливыми и циничными, — ответила Мария. — Может, просто захотела рассказать?

— Не верю.

— Дитер мне напоминает его, моего отца, — после паузы ответила она. — Только с ними мне было… и есть… хорошо. Я в безопасности и ничего не боюсь. И я… я разорву любого, кто попытается отнять его у меня.

— Это слова. И все.

— У меня никого не осталось, кроме него. Ты знаешь, что это такое? Война отняла у меня родителей. А потом жизнь отняла у меня Кете. Ты же знаешь это.

— Да. Не мне тебя судить.

Она расслабилась, плечи ее опустились.

— Я очень боюсь… за него. Обними меня, пожалуйста. Я очень боюсь за него.

— Почему?

Мария уронила голову на его плечо.

— Мы с ним суеверны. Софи сказала, что он погибнет. Что… что он погибнет там же, где погиб мой отец. Откуда она знает, где погиб мой отец?

— Это невозможно, — с сочувствием ответил он. — Это очень далеко. Он проживет много лет… с тобой.

— Иногда я тебя люблю, Альберт.

— Я знаю, знаю.

Она расплакалась:

— Хочу, чтобы все были дома. Хочу, чтобы мне было двадцать лет. Хочу, чтобы Катя вернулась и мы были все вместе.

— Однажды так и будет, и тебе снова будет двадцать лет. Обещаю. Однажды все вернется.

— Правда?

— Да, Мари, да. Однажды. Однажды все будет хорошо.

Похоже, Альма понимала больше, чем ему бы хотелось. Оттого она, как-то провожая его, остановила его у самых дверей и спросила:

— Скажи, Альберт, мне угрожает что-то?

От неожиданности он закашлялся.

— Прости, я не понимаю, о чем ты…

— Вот как… — Альма смотрела мимо. — Понимаю, ты не хочешь ссориться с моим мужем, вы так сблизились… Но ты бы сказал мне, если бы знал?

— Э-э…

— Его прошлая история… обошлась мне дороговато. Но я готова заплатить больше.

— А, ничего такого, — поспешил ответить он.

— Вот как?.. Что же, хорошо.

Часом ранее она обмолвилась, что они с мужем собираются кататься на лыжах. «Я обожаю кататься, горы — моя страсть…». Она уязвлено улыбалась и цокала языком.

Марию он застал за туалетным столиком — она занималась обычным вечерним уходом. Заметив, что он вошел к ней, она отвлеклась от нанесения крема и бросила:

— У тебя что-то случилось?

Близ постели ее лежал открытый чемодан.

— Ты уезжаешь? — не ответив, спросил Альберт.

— Что?.. А, уезжаю. А что?

— Кататься на лыжах? Дитер пригласил?

С усмешкой она отбросила ложечку, которой доставала крем из банки.

— Нет. Я еду к Кате в В. Она и тетя пригласили меня в гости. А что?

— Я еду с тобой.

— С какой стати? Ты в чем-то меня… подозреваешь?

— А должен?

В игру эту они могли бы играть вечно. Мария страшно оскорбилась, поняв, что Альберт осведомлен о ее планах, и думала, как избавиться от его навязчивого общества. В сомкнутых яростно губах он угадывал задавленные восклицания: «Да какое тебе дело, куда я еду, с кем и с какими мыслями?!».

Новым вечером они оказались в двухместном купе поезда, что отбывал в В. После нескольких часов молчания, без предисловия, Альберт спросил о случае, о котором упоминала Альма и о котором он не имел понятия.

— А, это Альма рассказала? Глупость: Дитер раньше встречался со своей секретаршей, она якобы забеременела и пришла к Альме требовать денег. Та заплатила ей. Он клялся Альме, что его оговорили, просто секретарша на него взъелась за то, что он решил ее уволить. Она не умела работать и спала с начальниками, чтобы ее не уволили и… помогали ей всячески.

— Тебя это не смущает?

— Мы тогда не встречались, — пожала плечами Мария. — Знаю, ты бы ни за что так не поступил. Но многим мужчинам нравится, очень льстит, если симпатичная женщина сама вешается им на шею. Это просто… ни к чему не обязывает.

— Ты права, я не понимаю.

Чтобы закончить разговор, он раскрыл газету.

— Что пишут? — не отставала Мария.

— А? А-а-а… наши побеждают.

— А новое что-нибудь в газете есть?

— Какой-то город то ли захвачен, то ли разбомблен. В В. опять неспокойно.

— Понятно, вечная тема. Чертовы журналисты, у них все на грани анархии, хаоса и кошмара! Катя пишет, что все спокойно. Ты навестишь ее?

— Я по работе, в штаб-квартиру Интерпола.

— Зачем?

— Я не могу сказать.

— По партийным вопросам? — настаивала Мария. — Мне сказали, что партия хочет подружиться с силовым блоком в В.

— Понятия об этом не имею.

Прожив с ним несколько лет, Мария приобрела замечательное свойство — угадывать большинство его проблем. Формально он бы ничего не нарушил, признавшись ей, что у него направление от партии, но он боялся обсуждения своих мотивов. Зная, что он терпеть не может работать с партией, Мария бы точно спросила, зачем в этот раз он согласился (неужели ты не пытался увильнуть?). И она бы не отстала, пока бы он не признался, какую услугу окажет партия в обмен на его содействие.

С практической точки зрения он был отличной кандидатурой для переговоров с «силовым блоком». Заметные места там заняли эмигранты из Минги, включая его знакомых по университету, многие из