не шевельнет и подавно. Если бы вы хотели вернуться к преподав[ательской] работе – то борьба за отмену этого дурацкого приказа имела бы смысл. А без того – бой беспредметен, кто помнит сейчас эти “приказы”. Дело ведь вовсе не в этих бумажках, а суть остается в том, что вы – Азадовский, а не Лапицкий»[1302].

Добиться своей «реабилитации» Марку Константиновичу так и не удалось.

Также, несмотря на публикации в «Литературном наследстве», отстранение от фольклористики воспринималось им в высшей степени трагически. Ведь если в декабристоведении он был эрудитом и талантливым исследователем, то фольклористике он был одним из колоссов науки – его выдающаяся роль отмечается всеми без исключения исследователями. Нелишним будет привести здесь слова Б. Н. Путилова:

«Русская фольклористика до М. К. Азадовского развивалась по двум параллельным, редко сливавшимся линиям: одни собирали и публиковали произведения фольклора, другие – теоретически и исторически его исследовали. Парадоксально, но когда фольклористы-собиратели занимались исследованиями, они редко опирались на собственный экспедиционный материал. Марк Константинович осуществил задачу подлинно исторического значения – он объединил две линии, явившись одновременно превосходным собирателем и замечательным исследователем фольклора. Более того, самую полевую работу он превратил в часть работы исследовательской, придав ей целенаправленность, программность и наполнив теоретическим смыслом. Полевые материалы стали для него первейшим по значению предметом исследования. По его стопам пошли многие, в первую очередь сказковеды и эпосоведы.

Другая его историческая заслуга заключалась в фронтальном осмыслении всего, что в отечественной культуре XVIII – начала ХХ века было сделано в сферах, так или иначе касавшихся фольклора, и – на этой прочной основе – в разработке концепции самого понятия “русская фольклористика”. Можно сказать, что М. К. Азадовский – в большей степени, чем кто-либо в те годы, – сформировал теоретическую и методологическую базу нашей науки. И если сейчас мы пересматриваем какие-то ее принципы, стремимся ввести новые понятия и аспекты, опираясь на опыт последних десятилетий, то делаем это с полным пониманием исторических заслуг М. К. Азадовского и с бережным отношением к тому, что остается незыблемым.

Наконец, третья заслуга М. К. Азадовского состояла в его вкладе в организацию советской фольклористики, в создание научных учреждений, подготовку серийных изданий, в разработку идей и принципов собирания, публикации фольклора, в создание фольклористической школы и выработку принципов обучения фольклористов, в организацию разного рода конференций, совещаний и создание подлинно творческой атмосферы в нашей научной жизни»[1303].

И вот от этой науки Марк Константинович оказался полностью отлучен. 18 апреля 1953 г. он в письме к Е. В. Баранниковой обреченно заметил: «Фольклором не занимаюсь (почти)…»[1304] О том же 25 августа 1954 г. он писал в сердцах к Ю. Г. Оксману:

«…А мой основной труд: “История русской фольк[лористик]и”, к[ото]рый и должен был упрочить мое имя в науке, – труд, задуманный и написанный в замену Пыпина (а по формулировке Н. К. Пиксанова – довоенного – “в отмену Пыпина”), ведь, никогда не увидит света! А если и увидит. Что толку?! Я же разворован уже до ниточки…»[1305]

24 ноября 1954 г., в возрасте 65 лет, Марк Константинович Азадовский скончался.

«Много раз в октябре – ноябре 1954 года он шептал, поднося руку ко лбу: “Много, ах как тут много… И неужели все это должно погибнуть!” (это предсмертные слова Николая Бестужева)»[1306].

«Последние 7–10 дней был в полубессознательном состоянии, а за день до смерти долго и громко читал лекции по фольклору. Похороны прошли довольно торжественно: все взял на себя ССП. Был представитель президиума Союза из Москвы, почетный караул, музыка, речи и пр. Митинг вел Макогоненко…»[1307]

«Было много народу, много выступающих и много венков. ‹…› Лидия Владимировна помнила всех и все, что происходило с Марком Константиновичем в последние годы. И когда она увидела на одном из венков надпись “От Института русской литературы”, она никому ничего не сказала, но попросила свою домработницу отвезти этот венок обратно в ИРЛИ. Женщина эта взяла такси и отвезла его, поставила в здании института на площадке лестницы»[1308].

Б. М. Эйхенбаум

Как трудно быть профессором в дни страшного суда –

Ах, быть бы мне асессором в тридцатые года!..[1309]

Б. М. Эйхенбаум

Тяжелейший инфаркт, который пережил Борис Михайлович в феврале 1949 г., по-видимому, спас его от ареста. А подбирались к нему давно, и достойно удивления, что так ни разу и не арестовали. А ведь для этого было достаточно одной его фразы 1922 г., ставшей у проработчиков крылатой: «Жизнь строится не по Марксу – тем лучше». Объяснить то, что он в 1949 г. все еще находится на свободе, можно словами Л. Я. Гинзбург: «Однажды кто-то сказал: “Раньше это была лотерея, теперь это очередь”. Случиться могло со всяким. Не случилось еще? Ну просто очередь не дошла…»[1310]

Как и на абсолютное большинство сколько-нибудь заметных людей, на Бориса Михайловича собирались компрометирующие материалы в органах НКВД. Такие документы либо становились со временем частью уголовных дел, либо, если по случайному обстоятельству объекту оперативной разработки удавалось избежать «чистых рук, холодного разума и горячего сердца», по истечению срока давности подлежали уничтожению.

Еще в 1935 г. Б. М. Эйхенбаум фигурирует как «реакционный писатель» в тексте докладной записки начальника УНКВД Л. М. Заковского А. А. Жданову «Об отрицательных и контрреволюционных явлениях среди писателей города Ленинграда»[1311].

С наступлением послевоенного удушья внимание к Борису Михайловичу также не пропадало. «Шкловский говорил, что Веру Владимировну Зощенко вызывали в свое время [вскоре после ждановского доклада] и сказали, что НКВД к Зощенко претензий не имеет. “Вот по Эйхенбауму наши ворота давно плачут, а к Зощенко мы ничего не имеем”»[1312].

Но пока ректором был А. А. Вознесенский, профессуру ЛГУ не трогали, а к тому времени, когда ректор оставил университет, Борис Михайлович уже был серьезно болен.

Когда же после весенних событий 1949 г. он был уволен из Пушкинского Дома и университета, то новое руководство Пушкинского Дома направило на него, как и на остальных изгнанных профессоров, комплект документов в ЦК ВКП(б). Причем если на М. К. Азадовского и Г. А. Гуковского такие «досье» были направлены в июле 1949 г., то бумаги на Б. М. Эйхенбаума пошли в ЦК 15 июня. Наиболее угрожающим был «Отзыв о научной деятельности» Б. М. Эйхенбаума:

«Борис Михайлович Эйхенбаум начал печататься еще до Великой Октябрьской социалистической революции. В первые годы советской власти он придерживался откровенно враждебных советской идеологии взглядов. Тогда он говорил: “Жизнь идет не по Марксу, тем лучше” (Журнал “Книжный угол”, 1922,