это отражается на результате вашей работы. Но в такие дни мы работаем без оплаты. С овальным калькировальным зеркалом нужно обращаться предельно осторожно: его поверхность собирали с кристально чистых озёр и рек молодых, необитаемых планет с нетронутой природой. Но после нас такие планеты – облапанные, как бронзовые памятники. А сейчас мы вам покажем, как пользоваться калькировальным зеркалом!

Художники вытащили из грани овальное калькировальное зеркало в зелёной оправе с узорами цветов и начали закидывать в него малахитовые бомбочки, и, когда зеркальная поверхность окрасилась в зелёный цвет, оно, спустя мгновение, выплюнуло их, завернутые в невидимую и упругую, как желе, плёнку. Бомбочки – похожие друг на друга как капли воды – запрыгали по двенадцатиграннику. Некоторые из них удачно залетали в пневматическую трубу, похожую на ту, что доставляет кинокефалам и феликефалам апельсины и мандарины, – бомбочки с засасывающим гулом уносило куда-то вверх.

– Отсюда, – генерал показал пальцем на начало прозрачной трубы и провёл пальцем до потолка, куда она уходила, – малахитовые бомбы поступают в распределительный цех, а уже оттуда – на военные склады.

Перекрикивая шум сопящей и пыхтящей трубы и уклоняясь от попрыгунчиков, Зорвед объяснял:

– Чем хорошо, ох… – он поймал сразу две бомбочки подмышки, – чем хорошо овальное калькировальное зеркало, так это тем, что оно обволакивает изображённое в ударопрочную плёнку, мы, ох… – он поймал третью бомбочку, зажав её между коленями, – мы, наша артель, называем её «лягушкой». «Лягушка» не позволяет изображённому разбиться, как вот сейчас, так и во время транспортировки. А бобельгонам и горгонопсам плёнка служит ещё и питательной средой и своего рода временной клеткой, не позволяя им вырваться на свободу. Плёнка пористая, и через неё можно дышать.

Художник по очереди выпустил малахитовые бомбочки в пневмотрубу – потоки воздуха со свистящим воем проглотили их. Парочку попрыгунчиков поймали и полуартифекс с генералом. Липкое желе неприятно оставалось на шерстяных руках.

– Можете лизнуть, если хотите. У него довольно необычный вкус, – предложил Зорвед.

Полуартифекс настороженно уколол кончиком языка раздробленную частичку желе, вдруг сморщился, высунул весь, напоказ, свой длинный розовый язык и промямлил:

– Какая кислятина! На вкус как лимон.

– Но зато как питательно, – щёлкнул пальцами художник.

Репрев, плевав на манеры и поплевав на пол, обтёр руки об штаны, чтобы поскорее избавиться от этого неуютно липкого чувства.

– Обычно первым способом художник творит один, потому что, трудись он в коллективе, пусть и слаженном, как у нас, отвлечений не избежать, – сказал Зорвед.

– Никакого сосредоточения! – подтвердил Гохуа.

– Бакке аноза нотте десента! – пожаловался Дуо-эль-Сет.

– Первый способ затрачивает много сил, выхлоп небольшой, и к концу дня ваши мозги похожи на выжатый апельсин… – Зорвед вдруг встрепенулся и восторженно обратился к полуартифексу: – Вы! Да, вы! Вы вдохновляете меня, вы – моя муза! Вы только что подали мне идею для моего нового шедевра! Представьте: гора тигриных черепов, а на её вершине один череп сложен из выжатых апельсинов, с короной, вырезанной из апельсиновой шкурки. А вокруг пейзаж – мёртвая пустыня! Не слишком избито, как думаете?

Репрев настороженно спросил:

– Откуда к вам приходят такие образы? Почему именно тигриные черепа?

– Вы меня спрашиваете, – развёл руками художник. – Лучше спросите у моего вдохновения. Если застанете его на месте – оно то приходит, то уходит. Знал я одного художника – его так редко посещала муза, что его картина, которую он писал уже три года, дорисовала себя сама за три ночи, причём именно так, как её и задумывали.

– Разве это не обыкновенная лень? – осмелился спросить Репрев.

– Нет, не лень, а отсутствие вдохновения, – обиженно засопел Зорвед. – Вторым способом пользуемся мы: художники трудятся слаженно над одним произведением. Задача облегчается ещё и тем, что мы следуем шаблону.

– Но работа ручная, – поднял вверх палец Гохуа. – Поэтому каждая бомбочка – неповторима. И это то, что заставляет нас творить и дальше, – он вздохнул так громко, что Репрев ощутил, как на нём заколыхались шерстинки. – А ещё то, как щедро его превосходительство нам платит.

– И сколько же, если не секрет? – поинтересовался Репрев. – Сколько, чтобы художники вашего таланта согласились работать, а не творить? Прошу, только не обижайтесь на мои слова.

– Нисколько, если речь идёт о сильфиях. Его превосходительство платит нам малахитовой травой – три унции в день. Для нас наша работа – жертва. Жертва во имя искусства. Так уж бывает, что работа может быть творчеством, а творчество – работой. Позвольте узнать, как вам наша артель?

– Хорошо всё, что идёт на пользу отряда его превосходительства генерала Цингулона, – сухо ответил полуартифекс. И тут кто-то ворвался к нему в голову, как врывается ветер через распахнутое окно:

«Какая обольстительная ложь! Какая сладкая, как пентагонирисы».

Ворвавшимся без приглашения оказался Зорвед. Полуартифекс даже отступил на шаг.

«Спокойствие, полуартифекс Репрев, я не выдам вас Цингулону».

– Но зачем вам малахитовая трава? – подрагивающим голосом спросил Репрев, шагнув вперёд и поравнявшись с генералом.

– Довольно странные у вас вопросы для полуартифекса, – ухмыльнулся Зорвед. – Или вы не следите за современным искусством? Подлинный шедевр невозможно создать без малахитовой травы: вдохнуть жизнь в произведение под силу только ей. С малахитовой травой на горах заблестит снег. На море заволнуются волны. А солнце разбросает тени. Малахитовая трава стирает границы между сном и явью, между реальностью и вымыслом. Вы способны создать лучший из миров и сбежать в него, подальше от всех. Жаль, что нам никогда не суждено встретиться за пределами этого двенадцатигранника. Я был бы счастлив провести с вами долгие часы в беседах, но… За работой мы по понятным причинам не имеем права отвлекаться на посторонние разговоры. Вне рабочего времени все встречи между художниками исключены. И мы чётко следуем всем установленным вами правилам, ваше превосходительство, – поклонился он генералу. – Ох, артифекс, вы только посмотрите на время! – Зорвед опустил мизинец в грань с жёлтой краской и набросал карманные часы. У него под костюмом налезли на лоб брови. Когда подмастерье развернул часы циферблатом к полуартифексу с генералом, они увидели, что на часах отсутствуют как стрелки, так и цифры. – У нас нет времени! Пора, пора нам возвращаться к работе. Безмерно рад нашему знакомству!

В знак прощания Зорвед положил Репреву на нос ладонь – Репрев решил не выделяться и тоже положил ему на нос ладонь.

– Завтра вас ждёт трудный день. Всех четверых, – сказал генерал.

– Ну конечно! – со скрытой издёвкой ответил художник, которую отметил один лишь Репрев.

– Беспрецедентное знакомство! Я счастлив, счастлив! – тронутым тенорком пропел Гохуа, попрощавшись с Репревом тем же пожатием носа, только теперь Репреву пришлось нагнуться к низенькому