Доу-эль-Сет попрощался в своём стиле:

– Карепа аку алель!

«И вам того же, да побольше», – чуть не вырвалось у полуартифекса.

До чего хорошо было вернуться на залитую солнцем улицу! Солнце щипало глаза генералу, и он прятал их под складками век. Полуартифекс ушёл в себя, не замечая, как солнечный свет топит дома.

– Как вам мои художники? Моя артель? – спросил генерал.

– Экстравагантно, – ответил Репрев, обернувшись на Цингулона.

– О, вы бы нанесли им оскорбление, назови вы их компанию таким незамысловатым словом! – усмехнулся генерал, пошевелив усами.

– Я не хочу ничего сказать, но один из ваших художников – карлик, и определить, кто он, не составит труда. Не так уж много художников в целом мире низкого роста, а тем более – гениев. На ум приходит только Эрдризен-старший Третий.

– Вот вы и попались, – улыбнулся генерал. – Ваш карлик – самый высокий из всей троицы. Правильнее выразиться, немного выше остальных. Художник подрисовал себе, вернее стёр, несколько сантиметров роста. Его рост очень скоро возвращается к прежним значениям, но Гохуа – такой псевдоним взял художник – приловчился сам перед зеркалом изменять внешность и уже не боится себе навредить.

– А можно навредить?

– Конечно. Ластичным гелем, если взять его с лишком, можно ненароком потерять какой-нибудь жизненно или не очень важный орган, например нос, и будете вы ходить с дыркой на морде до конца ваших дней и дышать через рот. Если не нарисуете себе новый. А можно и совсем стереть себя из реальности. Тогда вам уже никто, кроме самого артифекса, не поможет.

– Куда мы теперь? – спросил полуартифекс.

– Вы ещё не нагуляли аппетит?

Гремела посуда, в один тон звенели вилки, поскрипывали ножи, звуки мешались с гулом голосов живо общающихся кинокефалов. Гул разом оборвался, когда в дверях столовой появились его превосходительство генерал Цингулон в сопровождении полуартифекса Репрева.

Дребезжа, грянули стулья. Отряд встал, хором поприветствовал своего генерала, но взглядами они, без сомнения, исподтишка косились на полуартифекса, который постепенно начинал привыкать к избыточному вниманию к своей персоне.

– Пожалуйста, не отвлекайтесь от тарелок и не замечайте нашего здесь присутствия, – разнёсся над столами бас генерала. – Наш штатный полуартифекс выразил желание поближе познакомиться с кухней.

– Приветствуем нашего полуартифекса! – неуверенно раздавалось из-за столов, когда кинокефалы расселись по своим местам.

– Рады, очень рады, – послышался жующий говор.

– Мир нашему зелёному косарю! – сказал старый голос.

– Зелёному косарю? – громким шёпотом, продираясь через возню голосов, спросил у Цингулона Репрев.

– Так когда-то называли тех, кто добывал малахитовую траву, – ответил генерал, кивком головы посылая приветствия.

Генерал с полуартифексом шагали в широком проёме между столами, занятыми пустыми разговорами, чавканьем, тщательным пережёвыванием пряно пахнущего мяса, от которого ещё струился парок.

Кинокефалы, следуя правилам приличия, делали два резких взмаха хвостами, и генерала с полуартифексом обдувало, как веерами. Репрев заметил, что у многих, если не у половины, отсутствовали хвосты – таким кинокефалам приходилось низко, окуная нос почти в самую тарелку, преклонять головы.

– Эта столовая – только для членов отряда. Столовая для фабричных рабочих располагается в другом корпусе. У нас подают более питательные и, если так можно выразиться, более изысканные блюда. Своим поваром я горжусь и ценю его так же, как хирургов и художников. И скоро вы узнаете почему. Отто тоже в некотором смысле художник.

Там, где заканчивались столы, за толстым стеклом, разрисованным детскими рисунками – ракетой с тремя иллюминаторами-пуговками и с огнедышащими соплами, кометами с павлиньими хвостами и пожелтевшими, как осенние листья, звёздами, – там, за стеклом, в огромном зале, паслась на лугу корова. Много Репрев повидал чудес, но сейчас он часто моргал глазами: не обманывает ли его зрение? Или, может, он сошёл с ума?

– Ах да, чуть не забыл познакомить вас с не менее важным и не последним по значению членом нашего отряда, – пыхтел генерал, прокладывая путь через узкий проход тесно сдвинутых спинками друг к другу стульев, втягивая живот и поднимая руки. – Её зовут Кармина. Давайте проведаем красавицу.

Генерал нарисовал на стекле пальцем белый квадрат, а в нём – чёрный колокольчик с болтающимся язычком.

Репрев успел прочесть, что написано на табличке в золотой рамке, стоящей на золотом постаменте: «Представленная перед вами корова побывала на одиннадцати планетах и паслась только на чистейших лугах под голубым и лимонным небом, с содержанием кислорода в атмосфере не ниже двадцати одного процента, питаясь избранной и сочной (далее следовала подтёртая надпись, сделанная чёрным маркером и явно детским почерком: «молохитавой») травой и другими ксеногербариями, допустимыми в пищу земным и терция-террским коровам».

«Да эта корова посетила больше планет, чем я за всю свою жизнь», – с завистью подумал Репрев, поспешив за генералом через стекло. На лугу играла классическая музыка.

– Постарайтесь не помять траву. По всем правилам, нам стоило разуться ещё при входе, но у нас нет времени на правила.

Репрев старался ступать осторожно, на цыпочках, смотря под ноги и понимая, что нельзя было не помять траву и все его старания напрасны.

Давно Репрев не вдыхал такого чистого воздуха, и генерал, конечно, заметил, как его спутник дышит полной грудью, по-лошадиному раздувая ноздри.

– В помещении установлены наши самые совершенные и самые современные фильтры. Иногда мне кажется, что в этом помещении у меня кружится голова. Мы обеспечили идеальные условия содержания для черн… – генерал осёкся, усмехнувшись про себя и взмахнув алмазными усами, – вот видите, уже заговариваюсь: для коровы, конечно же.

Кармина, тщательно и с заразительным аппетитом жевавшая траву, не подняла на вошедших своих крупных, очаровательнейших кинокефальских глаз, пряча их за выгнутыми завидными ресницами; она была ухоженная, с таинственной, вселенской простоты белой, будто свет, шёрсткой и с тёмными, как ночной пруд, пятнами – в них бы сунуть руку. Иногда сама с собой вела беседы, утробно мыча. А под шкурой растилось мясо.

– Можете погладить её. Кармина не боится кинокефалов.

Репрев не отказался и украдкой подобрался к корове, положил ладонь на её мощную холку.

– Такая мягкая шёрстка…

Полуартифекс гладил её, едва касаясь шерсти, прерывисто и выдержанно – так обычно гладят кого-то живого и неразумного малые дети.

Кармина подняла свою увесистую морду, покрутила ушами.

– А почему только одна корова? – спросил Репрев. – Ведь одной коровой столько ртов на накормишь.

– Нам хватает одной, – ответил Цингулон. – Вы никогда не слышали про съестной станок? Пробирка крови, и мы получаем центнер нежнейшего мяса, простите меня за банальность и отсутствие воображения – ну, просто тающего во рту мяса. А какое молоко! Спросите любого кинокефала, сидящего в зале, – он без лишних раздумий променяет бочонок пентагонирисового нектара