расползлась на поварских губах. – Мы не зря называем его превосходительство «папочкой». Генерал Цингулон мне как отец родной. Ни одно заведение не захотело брать меня на работу. И только вы, генерал, поверили в меня. Но разрешения у меня нет не потому, что я душевнобольной. Духом я здоров. Просто я привык работать один. А все заведения, через порог которых я согласился бы перешагнуть, не согласились бы на мои условия.

– Почему вы привыкли работать один? – спросил Репрев.

В этот раз Отто рассмеялся так, что полуартифекс увидел его желтые, словно из золота, зубы.

– Вас устроит ответ: я работаю один, потому что люблю быть один?

– Меня устроит любой ответ, пока вы готовите такое вкусное мясо.

Отто насильно выдрал улыбку. «Если бы Цингулона не было рядом, – думал Репрев, – вряд ли бы я дождался от этого поварёнка даже такой улыбки».

– Вы непременно должны попробовать! – оживился Отто. – Хотя бы кусочек!

– Полуартифексы обычно не чувствуют голода. Но вот смотрю я на ваш кулинарный шедевр, и у меня непроизвольно текут слюнки, – Репрев улыбнулся, но не смог улыбнуться так же широко, как Отто.

– Мне приятно услышать от вас комплимент! Но это комплимент лишь за внешний вид блюда и за его подачу. Спросите, о какой подаче говорит этот кинокефал, когда мы находимся в обычной столовой, почти забегаловке? А я вам отвечу: к каждому блюду у меня свой подход. Как известно, на сытый желудок и в бой не так страшно идти. А вот искреннюю похвалу я услышу, когда вы испробуете моё блюдо. А скажите, полуартифексы могут врать?

– Ну, я как-то не задумывался… – опешил Репрев, будто бы почувствовав, что повар спрашивает не о всех полуартифексах, а об одном конкретно – о нём, о Репреве, и в горле пересохло. – А почему вы спрашиваете?

– Ну как же, хочется услышать от полуартифекса не лесть, а голую, так сказать, правду, без прикрас.

– Будет вам правда, – сказал Репрев. – Подавайте!

Перевернув мясо, Отто металлической лопаткой переложил лоснящиеся глянцем, истекающие собственным соком, посмуглевшие от масла куски по тарелкам. На каждый кусок он выпрыснул сок из заранее подготовленных долек апельсина и каждую тарелку украсил тремя цельными дольками; из большой сковороды добавил к долькам стружку красного перца.

Изящным, почти что женственным, движением грубых рук Отто вошёл остриём ножа в дозревшее мясо – прыснул сок – и разжались кровянистые волокна. Наклонившись, он вгляделся в них, в их губной вырез: по его удовлетворённому взгляду стало ясно, что мясо прожарилось как надо. Ломоть мяса повар разрезал на кусочки поменьше, все одинаково ровные, как по линеечке, поддел один кусочек вилкой и поднёс его к пасти полуартифекса.

– Позвольте мне вас обслужить? Если я когда-нибудь кому-нибудь расскажу, что кормил с ложечки полуартифекса, мне, конечно, никто не поверит, но… Простите мне мою слабость, и пусть моя просьба не покажется вам чересчур странной.

– Я навидался странностей в Зелёном коридоре. Ваша меня не удивит, – равнодушно ответил Репрев, стащив зубами дышащий паром кусочек с вилки.

– Прожёвывайте тщательно, не спешите. Позвольте вкусу разлиться на языке. Блюдо, как я уже говорил, простое, но как раз в простом подчас и раскрывается та необыкновенная гамма, которую мы пытаемся увидеть в сложном.

Впервые за всю свою жизнь Репрев попробовал то, что, попав в желудок, откликнулось в сердце. Полуартифекс в блаженстве припорошил шёлковыми ресницами глаза. Нежная довольная улыбка взошла на его лице.

Выдержав долгую паузу, за которую повар вытянул свою шею, как гусь, и успел несколько раз нервно сглотнуть и измять пальцами туго прилегающий к морщинистой шее воротник, поглядывая на генерала, как бы пытаясь по его выражению лица разгадать смысл беспристрастного и повисшего в задумчивости выражения глаз полуартифекса. Полуартифекс резюмировал:

– Вы настоящий художник!

– Блюдо простое, но оно позволяет ощутить все краски жизни, – ответил Отто, выдохнув. – В нём представлены мясо, овощи и фрукты, сладкое, горькое, солёное, острое и перчёное. Дивное сочетание, не находите? Как жаль, что в нас не бывает такой гармонии. Я имею в виду, что редко сейчас встретишь кинокефала с белой душой или с чёрной – в основном какая-то серая муть. Пресность и безвкусность, на профессиональном языке.

После чего Отто раздал ожидающим в очереди отрядовцам их обеды, те нетерпеливо поблагодарили и быстро вернулись за столы. И Отто начинал всё сначала: хлестал златодонные от растительного масла сковороды мясными ломтями, сыпал специи, раскладывал тарелки. А уже собиралась новая очередь.

– Никак вам не наесться, костоглотам! – смеясь, ворчал Отто.

– А кто-то за добавкой идёт, – подхватывая поварской смех, признался отрядовец.

– Если за добавкой – к моему жалованью сверху добавляй!

И когда Отто освободился, Репрев спросил:

– Разве не все мы серые? Нет чистокровных белых, как нет и чистокровных чёрных. И пресных тоже не бывает. Бывают те, кого не понимают с первого раза.

– Вы ещё моего свояка не видели, – щерясь, проговорил Отто. – Пять минут с ним достаточно, чтобы ваше мнение изменилось. Вот уж кто пресный, как… – по его выражению лица было видно, что он хотел плюнуть, но передумал, бросив взгляд на чистый пол.

– Я встретил как-то на своём пути такого пресного. А теперь я начинаю понимать, что его безвкусность – это моё отсутствие вкуса: не распробовал, проглотил и не понял, что проглотил.

– А вы интересный собеседник. Какое у вас любимое блюдо? Я спрашиваю не случайно: вкусовые предпочтения кинокефала могут многое о нём рассказать.

– Ну, пусть будет каша, – подумав, ответил Репрев.

– А вам несложно угодить, – хмыкнул Отто.

– Я вообще кинокефал не из привередливых, – соткровенничал Репрев.

– Какая кашу предпочитаете? Гречневую? Овсяную? Рисовую? А может быть, бататовую?

– Обычную, манную. Без комочков.

– На воде, на молоке? Послаще или с солью?

– На молоке. Моя Агния часто готовила её по утрам. Ещё бросала в неё землянику, и тогда каша получилась невероятно вкусной. Я просил Агнию подавать кашу не в тарелке, а в чашке. И вот в чашке горячая каша, носу тепло, жарко – зимой особенно хорошо. А потом слизывать кашу с усов… – Репрев сам не заметил, как ударился в воспоминания.

Отто выслушал полуартифекса с замершей улыбкой и спросил:

– Вы женаты?

– Нет, но у меня была кинокефалка, которую я… любил.

– До того, как стать полуартифексом, вы были недееспособным? – спросил Отто.

– Но как вы… – икнул Репрев.

– Когда вы – не вы конкретно, я обобщаю – проживаете в одной квартире с кинокефалами, и чаще всего с кинокефалками-вдовами, одинокими по своим убеждениям кинокефалками или просто несносными и невыносимыми, они берут под своё крыло