подобных вам, воображая из себя героинь, в них просыпается что-то материнское. Только и всего. Вас окружают заботой, ухаживают за вами, заменяя вам фамильяров, и называют это – опекой, а иногда и любовью. Вы обычно первыми влюбляетесь в своих мнимых фамильяров и ждёте, пока любовь проснётся в них. И со стороны отношения, которые я только что описал, выглядят предельно жалкими. Поигравшись с вами пару-тройку лет, вас выбрасывают, как ненужную игрушку. Мой вам совет: забудьте о ней. Теперь вы сами можете о себе позаботиться.

– Я не согласен, – горькая обида прозвучала в голосе Репрева. – Агния искренне любила меня, несмотря на то, кем я был.

– Ну, допустим, предложи я вам вернуться в вашу… прежнюю форму, вы бы не раздумывая согласились? – слова его звучали как вызов, подчеркивались глумливым выражением его лысой морды.

– Для меня теперь нет разницы.

– Вы упрямы, своенравны и не хотите признавать очевидного. Дело ваше… Можно спросить: к чему вы принюхивались весь наш разговор?

Полуартифекс правда учуял что-то, что-то одновременно знакомое и незнакомое, тревожащее нюх.

– К аромату блюд, – пародируя его тупую улыбку, ответил он.

– Опять ты взялся за старое! – на кухню через окошко из столовой влетел гневный выкрик. Какой-то здоровый отрядовец выпрыгнул из-за стола, швырнув стул себе за спину. Воспламенённым взором, сверху вниз он мерил своего товарища, сидящего напротив и непонимающе моргающего. Как бык, здоровый отрядовец таранно выпятил грудь, по-бычьему пыхтел, крепкими ручищами приподнимая стол.

– Ты, вообще, о чём?! – отрядовец тоже выскочил из-за стола, уронив хвостом свой стул. Рядом сидящие кинокефалы повставали, оцепив бранящихся.

– Будто не знаешь! Когти грызёшь, пока я по нужде выходил! Что твой коготь у меня в тарелке делает?

– Мне откуда знать? Я что, по-твоему, совсем из ума выжил, когти тебе в еду подкладывать?

– Долго я терпел, но с меня хватит! Пусть весь отряд узнает, что ты грызёшь когти! Чтобы неповадно было. Наверное, по костям соскучился, костеглотина?

Тот отрядовец, которого другой обозвал «костеглотиной», не выдержал такого с собой обращения, завертел хвостом, шерстинки, высвеченные падающим из окна солнцем, встали, как встаёт примятая трава, вынул из кобуры пистолет и направил его на обидчика. Обидчик, на миг струхнув, округлил глаза, но сообразил, к чему всё идёт, и, недолго думая, направил на него свой.

Волнение пронеслось по отряду, волной встали те, кто не был заинтересован в разборке двух своих товарищей.

Генерал Цингулон, увидев, что дело приняло серьёзный оборот и его кинокефалы взялись за оружие, сломя голову выбежал из кухни. Его полуартифекс подался за ним. Пробираясь сквозь сгустившуюся толпу, двигая кинокефалов за плечи, генерал сыпал проклятиями, и от его раскатистого баса звенела посуда, а дуэлянты застыли, обернув на него оторопевшие морды:

– Что вы себе позволяете?! Вы отдаёте себе отчёт, что вас ждёт за подобное поведение? Вы нарушили устав!

– В-ваше превосходительство? – разинул рот здоровый отрядовец.

– Да опустите вы, в конце концов, оружие! – не выдержал генерал. – Или я достану своё, и мы уже будем говорить по-другому.

– Мы думали, что вы ушли, – вяло выдавил костоглот, втянув голову в плечи. Медленно запряталось обратно в кобуры оружие.

– Хотите сказать, не появись я сейчас, вы бы перестреляли друг друга? – кипел от злости генерал.

– Нет, ваше превосходительство, я не…

– Научитесь, наконец, разрешать споры без применения грубой силы. Весь свой норов и спесь, всю накопленную ненависть и злобу придержите до боевых действий. Посмотрите на себя, вы же сами себе злейшие враги! Не желаю тратить своё драгоценное время и силы на ваше воспитание. Им занимается капитан Аргон, пусть он с вами и разбирается.

– Никак, горим! – бахнул чей-то голос над ухом Репрева. Все обернулись туда, куда показывала рука с зажатой в ладони вилкой с нанизанной на неё апельсиновой долькой. Из окошка раздачи, взбираясь к потолку, валил густой дым.

Полуартифекс с генералом рванули обратно на кухню.

Отто застали оттирающим капельки крови, прошившей белые квадраты напольной плитки волнистой пунцовой строчкой, тянущейся до настежь распахнутой форточки: полуартифекс видел кровь сквозь изъедающий глаза дым, ощущал её даже через заслон приспущенных век.

– Что с вами, вы ранены? – встревоженно спросил Репрев, бросившись к согнутому с тряпкой в руке Отто.

– Нет, – вынуждённо улыбнулся он. – Холодильник сломался. Мясо тает, и вот.

– Что у вас стряслось, что горело? – махал ладонью перед лицом генерал, уклоняясь от ползущего змеёй над потолком аспидно-чёрного едкого дыма.

– Не уследил, ваше превосходительство! На секундочку отвлёкся на этих разбойников – и всё сгорело. Но всех голодных – накормим!

– Главное, что вы не пострадали, – сказал Репрев.

– Ну конечно. Не то питаться отряду сырым мясом, как питались в старину. Такого я допустить не могу.

Но в прокопчённом гарью воздухе Репрев ещё улавливал ноздрями тот знакомый, противный душок.

– Безумно рад нашему с вами знакомству! – поклонился Отто, отгоняя улепётывающий дым, как рой назойливых мух, украшенным мазками крови полотенцем.

– Взаимно, – преклонил голову Репрев, протягивая левую руку.

– Вы левша? – спросил Отто, пожимая руку полуартифекса своей левой рукой в перчатке.

– А вы всегда за плитой в перчатках?

– Конечно. Раскалённое масло оставляет ожоги, – ответил Отто. – А руки – мой инструмент.

– Когда мы пришли, на вас не было перчаток, – дерзко сказал Репрев.

– Да, я привык готовить без перчаток. Кто-то скажет, что это негигиенично, а я отвечу, что мои руки чище, чем у хирурга. Как ни крути, в блюде должен присутствовать поварской дух. Могу ли я полюбопытствовать, к чему были эти вопросы? Не подозреваете ли вы меня в чём-нибудь? – от улыбки Отто по телу Репрева пробежались мурашки.

– Нет, ну что вы, как я могу вас в чём-либо подозревать. Если его превосходительство доверяет вам, значит, доверяю и я, и моё доверие к вам непоколебимо.

Лицо генерала Цингулона в это мгновение не выражало ровным счётом ничего. Генерал не вмешивался в разговор и, казалось, даже не слушал, о чём говорил его полуартифекс с поваром.

Отто опустил голову, облизнув верхнюю губу, ещё раз поблагодарив Репрева.

«А на когти, гад, не дал посмотреть… Перчатки надел. Хитрый, изворотливый, как змей. Ну, зачем я подвергаю себя опасности, зачем пытался вывести этого Отто на чистую воду? И с чего ты взял, что он занимается каннибализмом? Но на базе явно творятся тёмные дела. Артифекс, хоть бы Агата была жива… Агния и… Как я жалею, что ввязался в эту авантюру. Лучше бы я тогда истёк кровью и подох под сосной».

И генерал с полуартифексом оставили повара с его любимой компанией – с самим собой.

«Подозрительный кинокефал», – подумал Репрев и не