В одни дни он почти не выходил из бывшей комнаты Кете — а она жила в «спальне Марии», — а потом несколько дней подряд уходил в семь утра, а возвращался около полуночи. Поначалу она списывала это на некие партийные обязанности, но после поняла, что Альберт ничем не занят. Он то валялся с книгами и журналами, то уходил и часами смотрел кино в ближайшем кинотеатре, по кругу посещал одни и те же представления и засиживался часами в кафе. Он незаметно приносил огромные пакеты с едой и раскладывал продукты по полкам, а если Жаннетт спрашивала, не он ли принес сыр или молоко, отвечал, что нет и он впервые их видит.

И правда, у него были сэкономленные партийные деньги, но вместо отеля он стеснял двух женщин. После того, как он узнал о ее женихе, Кете стала избегать его. Он тоже избегал ее и старался не показываться ей на глаза, если она отдыхала дома. Логичнее было уехать и не мучить ее, себя, Жаннетт. Несколько раз он заходил в отели и спрашивал номер, но потом придирался к нему и отказывался, и снова возвращался к Кете, чувствуя себя полным идиотом. Она не показывала, что его присутствие мучает ее, и он сам боялся заговорить с ней об этом. И как заговорить с ней о чем-либо?

Когда они, очень редко, оставались наедине, он желал одновременно скрыться от нее и быть с ней рядом. Кете могла читать что-то близ него или заниматься своей одеждой, пить кофе или чай, а он с ужасом и волнением ждал, когда она случайно на него взглянет. Сама близость с ней была очень приятна и настолько же плоха. Когда он извинялся еле слышно и уходил, он очень боялся — сейчас она скажет что-то, остановит его, а он же ничего не может ответить, он абсолютно беззащитен и перед ее спокойствием, и перед ее гневом. Но Кете безразлично кивала и продолжала читать английский роман. Если бы можно было отвлечь ее, сесть вместе, как раньше, еще недавно, поговорить о мелочах или о важном, и чтобы она улыбалась, пробовать с ней флиртовать, того не осознавая, касаться ее ноги рукой и притворяться, что он случайно и обязательно избавится от этой вопиющей небрежности — и как давно было, что Кете шептала в его губы, что любит его, что хочет его, что все легко и не нужно бояться.

— Кете?

— Что? — спросила она, не отрываясь от чтения.

— Можно с тобой поговорить… как раньше?

Она опустила книгу на колени.

— Хорошо. Конечно. О чем? Давайте поговорим.

Он спросил, нравится ли ей нынешняя погода. Нет, не нравится, а что? А как тебе кофе в кафе Р.? Я там был, отличная обстановка, но не пробовал кофе, стоит ли? Сейчас я знаю, что мне не хватало тебя. Мне было одиноко без наших разговоров. Раньше я отвергал тебя, не понимая, что ты нужна мне. Я боялся, что ничего не получится и я причиню тебе сильную боль. Но сейчас я знаю, что жизнь сломает тебя быстрее, чем я. Физическая и моральная боль от меня — это пустяк в сравнении с остальным, не так ли? Я боялся быть похожим на насильника, я боялся сломать тебя, как отец сломал мою мать, как ломали Мисмис. Я боялся стать ими, как они. Но теперь я знаю, что все и всегда ломает нас, и если мы не сломаем друг друга, то это сделает кто-то другой. Нас насилует партия, война, общество, человеческая тупость, случайность и судьба. Как бессмысленно и жалко этого бояться, Кете. Минга, мы можем уехать в Мингу и попытаемся начать сначала, и возможно шторма нового времени нас избегут.

— Очень интересный разговор, спасибо, — сказала Кете.

После ее краткого ответа о качестве какого-то кофе он долго молчал. Устав ждать, она извинилась и сказала, что ложится спать.

А наутро в гостиной появилась фотография ее жениха. Как оказалось, Кете выставила ее, чтобы позлить тетю. Та с утра отказалась говорить с племянницей и ушла за покупками.

— Симпатичный? — спросила Кете.

Он оглянулся с фотографией в руках — она встала за его спиной.

— Нет, — резко сказал он.

— Разве? Совсем не симпатичный?

Плечи у нее дрожали, глаза смотрели вниз. С сильным приступом злобы он уставился на это застывшее отвратительное лицо.

— Все коммунисты — сволочи, — заключил он с удовольствием.

— Вы ничего о них не знаете, — ответила она.

— Я? Не знаю?.. Кете, я старше тебя и помню, кто такие коммунисты. Они — пьяницы, насильники, грубияны, бьют своих женщин и готовы отдавать их товарищам во имя «общего удовлетворения».

— Мне очень жаль, — перебила Кете, поняв, о чем он. — Но причем тут Митя? Вы его не знаете. Вы ничего о нем не знаете.

— Да у него на морде все написано! Ты, ты… как ты могла сойтись с ним? Я не понимаю, я… Он что, хорошо тебя трахает? Поэтому?

Она застыла — он, прежний, ни за что бы не заговорил с ней так, о таком, таким тоном.

— Я… Кете, прости… я не то хотел сказать…

Она не пошла за ним. В пять минут он собрал саквояж и, не простившись с ней, выскочил из квартиры. От сильного стыда захотелось забыть Кете и вернуться в столицу. Только не встречаться с ней снова!

На вокзале он спросил билет, но, узнав, что отбыть можно через десять минут, отказался. На него странно посмотрели и захлопнули окошко.

Услышав, что он получил наследство, Мария попросилась с ним в Мингу. Она повисла у него на руке и стала ныть, что давно мечтала съездить в Мингу и вспомнить былые времена — но не ехать же без компании!

— Но что скажет твой любовник, а?

— Глупость, Дитер знает, что мы с тобой старые друзья, — ответила Мария. — Ну поехали, пожалуйста, все равно тебе больше не с кем ехать, согласись.

Она была столь настойчива, что купила билеты на свои деньги. Уже расположившись в двухместном купе, она начала расспрашивать:

— А что, что тебе завещали? Это что-то ценное?

— Поместье в провинции, не более.

— Поместье? — оживилась Мария. — У тебя будет огромное поместье? Как в старом романе? Сейчас почти ни у кого нет поместий. Ты, значит, теперь невероятно богат?

— Нет. Кроме поместья, больше ничего.

— Но как же так? — настаивала она. — Если у твоего дедушки было поместье, значит, были и деньги. На что-то же он его содержал?!

— Нет. Кроме поместья, у него ничего больше не было.