муж… я же сказала, чтобы вы убирались, почему ты шляешься тут, как у себя дома?

— Мне жаль.

— Что? Почему тебе жаль?

— Вы пришли требовать ответов, которые я не могу вам дать.

Мария открыла рот, чтобы выругаться во весь голос, но не произнесла ни слова. Магнетическая натура Софи внезапно вызвала у нее приступ сильного страха. Она отпустила ее тонкое плечо, как бы боясь, что сломает ей руку. Софи оторвала сухой лепесток и сказала:

— Грустно, что красивое умирает очень быстро.

Мария сглотнула и, справившись со страхом, спросила:

— Кто… как ты узнала?

— Что я узнала?

— Как это может быть? Как ты узнала? Что они сделают с ним? Что? Почему ты знаешь это?

— Вы хотите большего, на что я не…

— Я уже это слышала! — К ней возвращалась уверенность. — Если ты все знаешь, то что делать мне? Что я должна сделать, чтобы спасти его?

— Я не знаю.

— Знаешь! Ты знаешь!.. Что ты знаешь обо мне? Чем это кончится для меня?

Та оставила шиповник и опустила глаза на свои туфли — маленькие, невыносимо чистые, словно она и не по земле ходила, а плыла по воздуху.

— Вы не можете спасти его. Я не вижу, что это в ваших силах.

— Чушь! Ты же у нас волшебница, так наколдуй мне что-то!

— Это невозможно. Мне жаль. Вы очень упрямы.

— Разве? — воскликнула Мария. — Думать о своих близких — это нынче упрямством называют?

— Мне жаль. Вы скоро умрете. Вы больше не покинете этот дом, вы умрете в нем.

Слова эти были столь нелепы, что Мария невольно рассмеялась, но в том было больше нервозности, чем сомнения.

— Чушь! — выпалила она. — Я совершенно здорова! Я не могу умереть сейчас! И уж тем более я тут не останусь! Ты дура!

Желая оказаться подальше от Софи, она поспешила к дому, и давила в себе сильное желание — оглянуться, узнать, смотрит ли та ей вслед, не хочет ли сказать…

— Я не лгу вам.

— Нет, чушь! — не поворачиваясь, рявкнула Мария. — Ты предсказывала моей сестре Кате долгую и счастливую жизнь! И что? Где она сейчас? С чего я должна тебе верить?

— Она пошла против себя. А вы…

— А что я? — крикнула она и оглянулась.

Шиповник наполовину закрывал Софи от нее. Тонкое платье и волосы той не шевелились — странно, неужели ветер не касается ее?

— Вы не отказываетесь от желаемого, — ответила Софи. — Вы всегда поступаете, как велит вам сердце. Поэтому вы умрете здесь и очень скоро.

— Ну нет! Не дождешься! Я тебе не верю!

— Зачем вы пришли спрашивать меня, если не верите мне?

— Что? Я просила помощи, а не пожеланий смерти!

Убирайся, убирайся сейчас же, я кричала, чтобы ты убиралась, хотелось повторить ей, но Софи, охваченная ветром и неизменная, внушала ей потусторонний страх. С ней можно было спорить, но не прогонять.

Ветка слегка тронула красивую щеку — и оставила близ верхней губы Софи отпечаток. Софи не пошевелилась. Осознав, что минуты три уже стоит на дорожке и таращится на нее, Мария чертыхнулась и побежала в дом.

Что же делать дальше? Звонить в столицу? Сослуживцам мужа? Просить помощи? Но кто из них готов вступиться? Боже, она не может ехать в столицу, сомнительно, что ей позволят снять деньги без разрешения мужа, который арестован, а остановиться негде, дом разрушен заграничной бомбой, как вовремя, и никто не согласится принять у себя жену политического преступника. Преступление против партии! Остается разве что Альберт, у него можно спросить денег и ключи от его квартиры, но в том ли он состоянии, чтобы…

Она остановилась на верхней ступеньке, вспомнив что-то о служанке. Что она собиралась рассказать? Что-то о Кате или ей показалось? Невероятно, нужно рассчитать служанку, а денег нет, хватит на билет и, если она заложит украшения, на пару месяцев аскетичной жизни. Служанка, почему она не встретила ее на первом этаже? Пусть Софи Кроль болтает, а она не помрет, ни за что, ни за что!

— Как вы себя чувствуете?

Кто это? Что ему нужно?

— Вы хорошо себя чувствуете?..

Поразительная любезность. Она промямлила что-то, поскорее отдаляясь от нависшего над ней Альбрехта.

— Понимаю ваши чувства. Это очень тяжело. Вы не отошли с прошлого вечера.

— Вы не знаете, что с моей горничной? — перебила Мария.

Сейчас же она заметила, что Альбрехт спускает вниз свой чемодан — этот мерзкий старый чемодан с заграничными наклейками, не на помойке ли он его нашел?

— А она ничего вам не сказала?

— Что?.. — Она взглянула на него. — О чем? Что должна была сказать?

— «Парле франсе» сбежала. Я заметил: она вышла из вашей комнаты и побежала вниз, а потом я заметил, как она выбежала и пошла в сторону деревни…

— Что? И вы ее не остановили?!

Невольно Альбрехт дернулся от крика.

— А должен был? Зачем кричать?

— Вот черт!

Отчего-то смеясь, словно радуясь возникшей ситуации, Альбрехт оставил чемодан на лестнице и поспешил за ней наверх. В пять шагов она проскочила к своей комнате и, чуть не стукнув Альбрехта дверью, ворвалась в разоренное пространство — постельное белье было сброшено, содержимое шкафа и туалетного столика вывалено на пол. Судорожно она полезла в нижний ящик шкафа, замок на котором был сломан. Украшений не было. Не было и денег, что хранились в узком зеленом конверте (его, впрочем, тоже не было). Без сил Мария села у ног Альбрехта. Он цокал языком, рассматривая оставленное воровкой, и повторял: «Как я вам сочувствую, как сочувствую…».

— Как… не позвали меня?

Она не узнала свой голос. Альбрехт опустил голову и невозмутимо ответил:

— Вы были слишком заняты. Не мог же я мешать вам.

— Это просто… просто…

— У вас больше ничего нет? Совсем?

— Я… не знаю. Я…

Унизительно было плакать близ него, но сил больше не было. Осознание постепенно захватывало ее мозг. Жизнь была странной, невероятной и вместе с тем невыносимо реалистичной.

— Этого не может быть! — воскликнула она сквозь слезы. — Так не бывает! Хватит! Этого не может… быть…

Нет, нет, не вспоминай все, нельзя вспоминать все! Если сложить все несчастия этих дней в единую картину, она не выдержит.

— Жаль оставлять вас в таком положении, — спокойно сказал Альбрехт и достал кошелек. — Знаю, что вы скажете: «Вы ужасно бестактны!». Но не все ли равно?

Она безразлично пожала плечами. Сил сопротивляться нежеланной благотворительности у нее не было.

— Вставайте. Плакать удобнее на кровати.

Она сжалась, поняв, что Альбрехт оставил ей почти все наличные. Она встала, кое-как схватившись за его