class="p1">Мария отказывалась понимать, как это возможно. Меньше всего Альберт хотел с ней спорить, оттого и замолчал — и молчали они все время в пути: невероятно, если вспомнить прежние их отношения. Но нынче обоих беспокоило тайное, о чем оба боялись говорить — Альберт вез это в своем саквояже, и Мария об этом знала, как знала и то, что от его решения многое зависит.

Из Минги, не выходя в город, они отправились поездом в родной поселок его отца. Через час они сошли на грязной, полуразвалившейся платформе. Транспорта не было. В километре от станции виднелось почти опустевшее поселение с давно не чиненными крышами, а севернее, в тени горы, казалась другая крыша, выше и длиннее, но такая же обветшалая. Мария покорно пошла за Альбертом по грязи и камням. Новенькие французские туфли не были готовы к провинциальным условиям и через несколько минут утратили свой лоск. Она заметила это и спокойно сказала:

— Ничего, куплю в Минге новые, не хуже.

Скоро показались ржавая ограда и закрытые ржавые ворота. «Поместье» оказалось запущенным двухэтажным домом, близ которого был заросший сорняками сад. Ожидавшая чего-то величественного Мария разочарованно заметила:

— Тут невозможно, просто нельзя жить…

Они постояли немного, подергали закрытые ворота. Мария уже спрашивала, не лучше ли вернуться и попытаться «поймать» поезд, когда главный вход выпустил старика с тонкой палкой; он шел к воротам, радостно выкрикивая нечто невнятное. В мгновение он отпер тяжелые ворота и закричал:

— Вы приехали, мне говорили, что вы появитесь! Какое счастье!

— А вы кто? — спросил Альберт.

— Я присматриваю за поместьем. Я работал на вашего покойного деда. Проходите, проходите, вам понравится, я вам покажу. Никогда не видел вас раньше. Вы никогда не приезжали.

Они прошли по неровной дорожке. Мария пару раз споткнулась о выступающие камни. Их впустили в большой темный зал с пыльной лестницей; от всего, начиная с зеленых портьер и заканчивая раньше изысканной мебелью, несло затхлостью, старостью, смертью. На ступеньках проступали безобразные черные пятна, на люстре не хватало хрустальных подвесок, на двери в гостиную отсутствовала ручка, диваны и кресла были все в пятнах, на потолке местами виднелась плесень. Не скрывая омерзения, гости закрыли платками носы.

— Кажется, тут умер граф Дракула, — прошептала Мария.

Через грязные и мерзкие комнаты старик провел их в единственную более-менее пристойную, без пыли и плесени. С его слов, в этой спальне последние годы обитал прежний хозяин, что не вставал после тяжелого инсульта. Старик рассказывал быстро; он говорил на местном, но на деревенском диалекте, и Альберт порой не понимал его выражения.

— Как можно было довести дом до такого состояния? — спросил он.

Старик открыл окно, впустив в спальню покойного немного света.

— Из семьи остались только вы… и ваш дед, — с невесомой обидой ответил он. — Вы не приезжали. Это понятно, ваш отец давно порвал отношения с хозяином. Мы жили вдвоем — я и ваш дед. И я работал не за деньги, а за обеспечение.

С нескрываемым любопытством он уставился на Марию. Та отошла, притворившись, что рассматривает ранее величественный бронзовый подсвечник.

— Я не знал ничего об этом доме, — сказал Альберт. — В моей семье никогда его не упоминали. И деда тоже, я знал только о родителях моей матери.

— Да, ваш отец разругался с хозяином. Оба сына бросили семью и уехали в Мингу.

— Почему?

— Пройдите на второй этаж, там библиотека и кабинет.

Они возвратились к лестнице.

— Вы немного знаете о своей семье, г-н Альберт?

— Оказывается, мало.

— Сыновья росли непослушными. Раньше семья была уважаемой. Никто не уезжал из дома. Женились на ближайших соседях. Сыновья должны были слушаться старших, развивать поместье и жениться на местных девушках. А потом в область привезли кино и новые книги, в которых рассказывали о путешествиях и политике. Оба сына заявили, что станут писателями и уезжают в Мингу. Родители были против. Они надеялись, что сыновья одумаются, поймут, что родная область лучше города, и вернутся. Но потом сыновья женились. Ваш отец женился на девушке из Минги, но она была помесью, много чужой крови. Ваш дядя женился на «северянке». Родители запретили оба брака. Раньше в семье ценили чистую кровь и не приняли бы помесь. Раньше в семью не пустили бы иноверку с Севера. Раньше не женились без благословения родителей. Сыновья не вернулись домой. Ваш дядя, я слышал, стал коммунистом. Он ненавидел родителей и в последнем письме называл их «наглыми буржуями». Он ненавидел традиции и семейные ценности. Ваш отец тоже ненавидел семью, из которой вышел. Хозяин думал, что сын пришел к партии из-за этой ненависти к семье.

— Он знал о партии? — перебил Альберт.

— Ваш отец ненавидел ограничения семьи и национальности. Он не понимал, что нельзя нам скрещиваться с северянами, нельзя перенимать традиции с Севера, Востока и Запада. Хозяин говорил: он мечтает разрушить южное самосознание и создать общее, чтобы в большой империи не было северян и южан.

— Но это правда, — ответил Альберт, — мы живем в одной стране, мы все братья, и я…

Неужели я начинаю понимать своего отца? Он любил партию, которая обещала сделать нас, разных, единым целым. Первая война сблизила нас, заставив нас, жителей разных областей, сражаться плечом к плечу. Ты мечтал о новой войне, что закрепит нашу общность. На новую войну за империю Севера, Юга, Востока и Запада пойдем мы все и поймем, что нет разницы между городами, языками и предками. Ты думал, что партия — величайшее благо, потому что она объединит нас. Великая империя, в которой общее будет важнее местного…

— Я понимаю, о чем вы. Я живу на Севере и дружу с северянами. Хуже того, я дружу с иностранками и… и женился бы на одной из них.

Тот оглянулся на Марию — она брезгливо рассматривала пыльные книги на полках.

— Вы идете дальше, чем ваш отец, — печально сказал он.

— Да, я бы создал одну общечеловеческую страну.

— Да, южное самосознание умирает. Молодежь уезжает в Мингу, а потом на Север или на Запад. Вы работаете там и женитесь на девушках не южных кровей, что не знают наш язык. Вы говорите на чужом «общем» языке. Хозяин не смирился с этим. Хозяйка была убита горем, но заявила, что не примет у себя детей от женщин «мутных кровей». Она умерла, а хозяин прожил после нее три десятилетия. В области не было женщины, что сравнилась бы с ней по происхождению и национальному достоинству. Это ее портрет, она не признавала фотографии. Она говорила, что фотография и кино убьют