Так вот вернемся к тому треклятому дню, с которого началисьмои мытарства и злоключения. На этот раз командировка Людмилы занесла меня вкрай удивительно благословенный. Что там говорить, юг есть юг, и это не можетни радовать. Из лютой зимы мы сразу же окунулись в ласковое лето. Московскийаэропорт провожал нас жутким снегопадом, словно март одолжил февралю столько,сколько тому надо. А судя по погоде надо ему весьма прилично: мороз минустринадцать, тучи ходят хмуро и ветер не ветер, а ураган какой-то: волосыразвеваются прямо под шапкой.

Слава богу, распрощались мы со всеми этими ужасами сразу же,едва ступили на донскую землю. Мне стало ясно куда пошло все тепло: оно оселоздесь, в Ростове-папе. Март едва перевалил за середину, а в воздухе двадцатьвосемь и море солнца. К тому же, что для Ивановой совершенно не типично,впереди у нас оказалось два выходных дня. В общем, на радости такой мы сЛюдмилой из шуб сразу же вскочили в купальники и отдались в добрые рукиКатерины, невероятно благодарной пациентки, обладательницы роскошной дачи наберегу Азовского моря. Ради моря я даже магазинами пожертвовала. Катерина настут же и увезла на эту проклятую дачу, с которой ВСЕ и началось. Уж лучше бы яосваивала магазины Ростова. Вот к чему, дорогие мои, приводят жертвы: к однимнеприятностям.

Началось, правда, весело, как это обычно и начинается. Чемпаршивей неприятность свалится на человека, тем больше он радуется в преддвериисобственных слез. В моем случае, к сожалению, никого баланса не наблюдалось.Радовалась я весьма сдержанно, чего не скажешь о моих страданиях, последовавшихза этой глупой радостью. Два дня на пляже мы с Ивановой трудолюбиво покрывализагаром свои бесцветные, вытравленные московской зимой тела. Я даже сделалапопытку войти в море, но Людмила (страж моего здоровья) категорическивоспротивилась.

— Вода холодная, утонешь, — компетентно заявила она.

— У меня первый разряд по плаванию, — справедливо обиделасья.

— С годами это проходит, — отрезала Людмила.

— Ну Иванова, какая же ты язва, — рассердилась я. — У менязавелся единственный недостаток — возраст — и ты не устаешь им тыкать в глаза.А сама на целых шесть лет старше, и по виду в матери мне годишься! Побойсябога!

Видимо я была права, потому что Иванова бога побоялась ипринялась оправдываться.

— Ты неправильно поняла, — начала она юлить. — Я имела ввидусудороги. Никто не спорит, плаваешь ты сносно, но вода не прогрелась. В ледянойводе не избежать судорог.

Ох, лучше бы я не послушалась Иванову и, скрученнаясудорогами, сразу же утонула, тогда, в Азовском море. Это был бы идеальныйвариант. Видимо судьба давала мне шанс избежать гораздо больших неприятностей.К сожалению этим шансом я не воспользовалась и, отказавшись от купания,разлеглась на пляже. Как чувствовала, что бронзовой умирать всегда приятней,чем бледной и бесцветной. В общем, я предоставила солнцу свое обнаженное тело вкачестве холста. Солнце быстро нарисовало на нем восхитительный загар,украсивший мое новое пастельно-розовое платье. В этом платье и сидела я натретий день нашей командировки. Сидела на просторной, залитой солнцем, верандев ожидании Ивановой, с раннего утра укатившей в Ростов для обмена опытом.

Катерина, хозяйка дачи, и бюстом и характером очень походилана мою подругу Марусю. Это сразу расположило. Тем более, что Катеринаразвлекала меня вином, закуской и местными сплетнями. Перед нами пенилосьволнами Азовское море, уносящее жар свежераскаленных камней далеко за горизонт.Легкое домашнее вино приятно пьянило и звало на подвиги. Какие-то ранниецветочки вовсю цвели на участке Катерины. На открытой веранде образовался зной,против которого (после московской зимы) я ничего не имела. Воздух был напоенароматами весны, и по-моему мимо меня даже пролетели две мухи, предвестницылета.

В общем, несмотря на то, что я не отправилась по магазинам,жить было можно. Я, преисполнясь оптимизмом, вовсю радовалась себе и миру.Больше, конечно, себе. Радость моя усиливалась, когда я вспоминала подруг,оставшихся в Москве. Представляя Нелли, Марусю или Клавдию, сквозь снежныевихри продирающихся к метро, чтобы там, подавившись и потолкавшись вволю,досыта натрястись в переполненном вагоне и все “за ради чего”? Чтобы вынырнутьиз-под земли в минус тринадцать под новые толпы народа… Брр! Как ужасна ихпланида! И все время кто-то топчется по ногам, и за воротник задувает, а с небалетит всякая дрянь и мерзнет нос… Брр! Брр!

В общем, представляя весь этот кошмар, я злорадствовала навсю катушку. Пока мои лучшие подруги там, в Москве, добровольно отдаются всемтяготам столичной жизни, я, как настоящее дитя природы, среди садов, средиполей и морей нежусь на солнышке, не теряя времени, аж в марте месяцепокрываюсь загаром, вдыхаю сплошной озон и при этом еще попиваю винцо дазакусываю черной икорочкой, и все это за счет благодарной пациентки иминистерства здравоохранения. Просто блеск!

Если бы при всем при этом еще не было бы Катерины… Точнее,вместо Катерины был бы Он, какой-нибудь высокий стройный исполин с мужественнымлицом и сильными руками… Но Катерина не давала надежды избавиться от ееобщества в ближайшие несколько часов. Она добросовестно открывала свою душу,систематически наполняя мой бокал.

— Ну, … в общем так, Сонька, что я должна тебе сказать… Таты закусывай, закусывай, дорогая… В общем, такие мои впечатления, поняла я хотьтеперь, что не будет никакого мне личного счастья, а все через то, что слишкомя забочусь о чужом… Взаимовыручка, вот мой девиз!

В этом месте Катерина делала страшные глаза, брезгливо (?)вела носом и неожиданно трогала обеими ладонями все то, что у нее было спередии возвышалось над столом.

— Черт, лифчик мал, — с досадой бурчала она, запуская рукуза пазуху и подтягивая широкие бретельки, — жмет зараза. Та ты закусывай,закусывай.

Я закусывала и дивилась на Катеринин бюст, гадая есть ли вприроде такой размер, за пределы которого он не устремился бы.

Сидели мы неплохо. Стол был накрыт по лучшим правиламгостеприимства. Катерина — на все руки мастерица — сама накрыла, сама ела-пила,не забывая приглашать и меня. Я старалась, конечно, но Катерина (дороднаябедовая казачка) подавала такой пример, что на протяжении всей нашей трапезы яиспытывала легкое расстройство от своей бездарности. Просто курицей себяощущала рядом с этим веселым могучим существом, пышущим здоровьем, лучащимсчастье и источающим оптимизм. Казалось, не знает девка что такое горе, потомукак одна лишь у нее в жизни отрава — ее муж Витька. Я уже поняла, что наВитькины недостатки Катерина может указывать без устали, не теряя при этомблагостного расположения духа.

— Ой, Сонька, дорогая, — на южный манер, со смаком инараспев, как это принято в этих краях, вещала Катерина, — нет мне никакоголичного счастья через мою доброту, вот такие мои впечатления.

Я понимала, — врет Катерина, сама она знает, что ближемногих к благополучию и вообще со своим Витькой является образцом супружескогосчастья, но обижать ее мне не хотелось. Я сочувственно кивала, густо намазываяпышный пшеничный батон черной икрой цимлянских осетров и бросая косые взглядына хрустальный бокал, щедро наполненный красным вином из подвалов Катерины.