Я молча покачал головой.

— Согласно обычаю, каждый, кто приходит сюда в первыйраз, должен выбрать одну-единственную книгу, ту, что ему понравится, взять еепод свое покровительство и отвечать за то, чтобы она никогда не исчезла, чтобыжила вечно. Это очень важная клятва. На всю жизнь, — разъяснялотец. — Сегодня твой черед.

Около получаса я бродил по закоулкам лабиринта, пропахшегостарой бумагой, пылью и волшебством. Ладонь свободно скользила по рядам корешков,каждый из которых взывал ко мне. Среди них я смутно различал изглоданные годаминазвания на едва угадываемых и других, вовсе неведомых мне языках. Я шел помножеству коридоров и изогнувшихся спиралью галерей, сплошь уставленныхкнигами, которые, казалось, знали обо мне больше, чем я о них. Мне вдруг пришлов голову, что за каждым корешком таится безбрежный непознанный мир, в то времякак за этими стенами течет совсем другая жизнь, с ежевечерними футбольнымиматчами и радиосериалами, скромной утехой тех, кто едва ли способен разглядетьчто-либо дальше собственного носа. Может быть, эта мысль, а может, случай илиего более знатная родственница судьба распорядились так, что я тут же понял,какую именно книгу мне предстоит взять под свою опеку. Или сама книга изъявилаготовность стать моим опекуном… Последняя в ряду, она скромно выглядывала ссамого края полки, предлагая мне прочесть свое тисненное золотом на бордовойкоже название, так и сиявшее в лившихся из-под купола лучах. Я подошел к ней ипогладил буквы кончиками пальцев, прочитав про себя:

Хулиан Каракс. Тень ветра

Никогда прежде я не слышал ни названия, ни имени автора, ноэто не имело значения. Решение было принято. И мной, и книгой. Очень бережно явзял ее в руки и пролистал, высвобождая страницы из плена. Вырвавшись из своейтемницы, книга подняла облачко золотистой пыли. Довольный выбором, я пустился вобратный путь по лабиринту, улыбаясь и зажав под мышкой свою находку. Должнобыть, на меня подействовала колдовская атмосфера этого места, но я почему-тобыл уверен, что книга ждала меня здесь много лет, возможно, с тех пор, когдаменя еще не было на свете.

Вернувшись домой на улицу Санта-Ана, я уединился в своейкомнате, решив прочитать хотя бы первые строки своего нового друга. Сам того незаметив, я тут же с головой погрузился в чтение и уже не мог оторваться. Вромане речь шла о человеке, посвятившем жизнь поискам своего настоящего отца,которого он никогда не знал и о чьем существовании ему на смертном одреповедала мать. История этих поисков представляла собой фантасмагорическуюодиссею, в ходе которой герой пытался восполнить все то, чего был в детствелишен, а за главными событиями маячил образ несчастной любви, преследовавшейего до конца жизни. По мере развития повествования, его структура все большенапоминала мне русскую матрешку, внутри которой заключено множество еемаленьких копий. Постепенно роман рассыпался на тысячу историй, словно некийпредмет, который, попав в зеркальную галерею, теряется в многочисленныхотражениях, разных и в то же время схожих. Минуты и часы пролетали как во сне.Завороженный чтением, я едва различил, как на кафедральном соборе колоколпробил полночь. Медный свет лампы погрузил меня в мир образов и чувств, прежденеведомых, а персонажи, казавшиеся такими же реальными, как воздух, которым ядышал, увлекали за собой в нескончаемый лабиринт тайн и приключений, и выходаискать не хотелось. Перелистывая страницу за страницей, я целиком пребывал вовласти романа и его мира, пока легкий предрассветный ветерок не повеял в моеокно. Но вот усталые глаза скользнули по последним строкам. В голубоватомутреннем свете я лежал на кровати с книгой на груди, прислушиваясь к глухимзвукам спящего города, похожим на легкий утренний дождик, шелестящий попурпурным крышам. Усталость и сон охватывали меня, но я не спешил сдаваться.Мне было жаль покидать этот волшебный мир и расставаться с его героями.

Как-то один из постоянных посетителей лавки заметил: едва линайдется нечто, способное оказать такое влияние на читателя, как первая книга,проложившая путь к его сердцу. Те первые образы, отзвук слов, которые, как намкажется, остались далеко в прошлом, сопровождают нас всю жизнь. Они возводят внашей памяти дворец, в который — сколько бы книг мы потом ни прочли, сколько бымиров ни открыли, сколько бы ни узнали и ни позабыли — нам неизбежно предстоитвернуться. Для меня такими волшебными страницами стали те, что я обнаружил влабиринтах Кладбища Забытых Книг.

Всякая тайна стоит ровно столько, сколько тот, от кого мы еескрываем. Я проснулся с единственной мыслью: рассказать о Кладбище Забытых Книглучшему другу. Томас Агилар был моим одноклассником; все свое свободное время ивесь свой талант он отдавал изобретениям, столь же гениальным, скольбесполезным, таким, как самодвижущийся дротик или электроюла. Как было быздорово поделиться секретом с Томасом! Сквозь дрему я представлял себе, как,вооружившись фонариками и компасом, мы разгадываем загадки библиографическихкатакомб. Но, вспомнив о клятве, данной отцу, я решил, что обстоятельствавынуждают избрать, как обычно пишут в детективах, иной образ действий. Вполдень я пошел к отцу и набросился на него с расспросами о Хулиане Караксе,который тогда потряс меня настолько, что я не сомневался: слава о нем гремит навесь мир. Мой план был прост: раздобыть все его книги и меньше чем за неделюпрочесть их от корки до корки. Меня постигло жесточайшее разочарование: отец,завзятый библиофил и знаток всевозможных литературных раритетов, и слыхом неслыхивал ни о «Тени ветра», ни о его авторе. Задетый за живое, он внимательноизучил страничку с выходными данными.

— Тут сказано, что книга вышла тиражом две с половинойтысячи экземпляров в барселонском издательстве «Кабестань Эдиторс» в декабре1935 года.

— Ты знаешь это издательство?

— Оно давно закрылось. Но это не первое издание,впервые роман опубликовали в ноябре того же года, но в Париже… Издательство«Гальяно и Неваль»… Не припомню такого.

— Значит, это перевод? — растерянно спросил я.

— Нигде не указано. Если верить тому, что здесьнаписано, перед нами оригинал.

— Книга на испанском, изданная сначала во Франции?..

— В наши времена бывает и такое. Пожалуй, нам можетпомочь Барсело.

Густаво Барсело, давний коллега отца, держал на улицеФернандо похожую на пещеру книжную лавку и был негласным главой самой верхушкицеха букинистов. Невозможно было представить себе Барсело без его неизменнойпогасшей трубки, источавшей ароматы восточного рынка; сам себя он называлпоследним романтиком. Барсело утверждал, будто он и его предки состоят вдальнем родстве с лордом Байроном, хотя был выходцем из местечкаКальдас-де-Монбуи. Возможно, в подтверждение своей благородной родословной оннеизменно одевался на манер денди девятнадцатого века: шелковый шейный платок,белоснежные лакированные ботинки и монокль без диоптрий, с которым, какговорили злые языки, он не расставался даже в уборной. На самом деле куда какболее значимым было совсем иное родство: один из его предков, промышленник, в концедевятнадцатого века не совсем честным путем сумел сколотить состояние. Пословам моего отца, Густаво Барсело не бедствовал, и книжное дело было скорееего страстью, нежели источником заработка. Он обожал книги до безумия, вплотьдо того, что (сам Барсело это категорически отрицал), если в магазине появлялсяпокупатель, который влюблялся в какой-нибудь из выставленных на продажуэкземпляров, но не мог за него заплатить, снижал цену насколько было надо, а тои вообще отдавал книгу даром, если считал клиента истинным читателем, а неветреным дилетантом. Несмотря на подобные чудачества, Барсело обладалфеноменальной памятью и педантичностью — качествами, которые предпочитал невыставлять напоказ. В общем, если кто и разбирался в редких книгах, то это, несомненно,был он. В тот вечер, закрыв свою лавку, отец предложил пройтись до кафе «Четырекота» на улице Монсьо, где Барсело и его приятели-библиофилы обычно проводиливремя за дружеской беседой о забытых поэтах, мертвых языках и съеденных мольюлитературных шедеврах.