– Ну пусть что-нибудь случится, папа, – сказалТом-младший. – Про улицы мы с тобой одни поговорим.

– Тогда ничего особенного не случалось, – сказалТомас Хадсон. – Мы шли к площади Сен-Мишель и садились на террасе кафе, итвой папа рисовал, а на столе перед ним стоял cafe` creme[6], тебе же подавалипиво.

– Я и тогда любил пиво?

– Да, любил его хлебнуть. Но за едой предпочитал воду скапелькой красного вина.

– Помню. L`eau rougie[7].

– Exactement[8], – сказал Томас Хадсон. – Тыздорово налегал на l`eau rougie, но иногда не отказывался и от пива.

– А в Австралии я помню, как мы ехали на luge[9], и помнюнашу собаку Шнауца и снег.

– А рождество там помнишь?

– Нет. Тебя помню, и снег, и нашу собаку Шнауца, и моюняню. Она была очень красивая. И еще я помню маму на лыжах и какая она былакрасивая. Помню, я видел: вы с мамой спускаетесь на лыжах через фруктовый сад.Вот где это было, не знаю. Но Люксембургский сад я помню хорошо. Помню лодкиднем на озере у фонтана в большом саду и деревья. Дорожки среди деревьев былипосыпаны гравием, а когда мы шли к дворцу, слева под деревьями мужчины играли вкегли, а на дворце высоко-высоко – часы. Осенью начинался листопад, и я помню,как деревья стояли голые, а дорожки были все в листьях. Больше всего я люблювспоминать осень.

– Почему? – спросил Дэвид.

– Причин много. Как все пахло осенью, и карнавалы, икак гравий сверху был сухой, а под ним все сырое, и как ветер подгонял лодки наозере и сбрасывал с деревьев листья. Я помню, как голуби, теплые, сшелковистыми перышками, лежали у меня под одеялом. Ты убивал их перед самойтемнотой, и я гладил их, и держал обеими руками, и грелся о них по дорогедомой, пока они не остывали.

– А где ты их убивал, папа? – спросил Дэвид.

– Обычно около фонтана Медичи, перед самым закрытиемсада. Он огорожен высокой железной решеткой, ворота запирают с наступлениемтемноты и всех оттуда выпроваживают. Сторожа ходят, предупреждают людей, чтопора уходить, и запирают ворота. Они пройдут вперед, а я стреляю в голубей изрогатки, когда они опускаются на землю у фонтана. Во Франции делаютзамечательные рогатки.

– А ты сам их не делал? Ведь вы были бедные? –спросил Эндрю.

– Конечно, делал. Самая первая у меня была из ветки сразвилиной, которую я срезал с молодого деревца в лесу Рамбуйе, когда мы гулялитам с матерью Тома. Я обстрогал эту ветку, и в писчебумажном магазине наплощади Сен-Мишель мы купили широкие резинки, а из старой перчатки матери Томасделали к рогатке кожаный мешочек.

– А чем ты стрелял?

– Галькой.

– А подходил к голубям близко?

– Подходил как можно ближе, чтобы сразу их подобрать сземли и сразу сунуть под одеяло.

– Помню одного еще живого, – сказалТом-младший. – Я припрятал его и всю дорогу не обмолвился о нем ни словом,потому что мне хотелось, чтобы он остался у меня. Голубь был очень крупный –перья почти пурпурные, шейка длинная и чудесная головка, а крылышки с белым, иты позволил мне держать его на кухне, пока мы не достанем ему клетку. Тыпривязал его там за лапку. Но в ту же ночь наш кот сцапал его и притащил ко мнев постель. Кот шел очень гордый, и тащил его точно тигр туземца, и вспрыгнул сним ко мне на кровать. Эта кровать – квадратная – была у меня после бельевойкорзины. Корзинку я не помню. Вы с мамой ушли в кафе, и мы с котом осталисьдома одни, и я помню, что окна были открыты, а над лесопилкой стояла большаялуна, и тогда была зима, и я чувствовал запах опилок. Помню, как наш большойкот шел ко мне, высоко задрав голову и волоча голубя по полу, а потом прыгнул иопустился ко мне на кровать. Я ужасно расстроился, что кот придушил моегоголубя, но он был так горд и так радовался, и мы с ним так дружили, что я тожевозгордился и обрадовался. Помню, он играл с голубем, а потом стал меситьлапами у меня на груди и мурлыкать, а потом опять стал играть с ним. А подконец и он, и я, и голубь – все мы заснули. Я держал одну руку на голубе, и ондержал одну лапу на голубе, и ночью я проснулся, а он ест его и громкомурлычет, точно тигр.

– Вот это гораздо интереснее, чем названия улиц, –сказал Эндрю. – Томми, а ты не испугался, когда он начал есть его?

– Нет. Этот кот был тогда моим другом. Самым близкимдругом. Ему, наверно, было бы приятно, если б я тоже стал есть его голубя.

– А ты бы попробовал, – сказал Эндрю, – Расскажичто-нибудь еще про ваши рогатки.

– Мама подарила тебе на рождество другуюрогатку, – сказал Том-младший. – Она увидела ее в охотничьеммагазине, ей хотелось купить тебе ружье, но, как всегда, не хватало денег. Онапроходила мимо этого магазина, когда шла в e`picerie[10], и каждый разостанавливалась посмотреть на ружья в витрине, и однажды увидела там рогатку икупила ее, потому что боялась, как бы эту рогатку не продали кому-нибудь, иприпрятала ее до рождества. Ей пришлось подделать счета, чтобы ты ни о чем недогадался. Она сколько раз мне об этом рассказывала. Я помню, как ты получилрогатку в подарок на рождество, а старую отдал мне. Но у меня тогда не хваталосил ее натягивать.

– Папа, а мы были когда-нибудь бедные? – спросилЭндрю.

– Нет. К тому времени, когда вы оба родились, я ужеперестал нуждаться. Мы часто сидели без денег, но никогда не нуждались, как сматерью Тома.

– Расскажи еще про Париж, – сказал Дэвид. –Что вы еще делали с Томом?

– Что мы с тобой делали, дружок?

– Осенью? Мы покупали жареные каштаны у продавца наулице, и я согревал о них руки. Мы ходили в цирк и видали там крокодиловкапитана Валя.

– Ты и это помнишь?

– Очень хорошо помню. Капитан Валь боролся скрокодилами (он произносил это слово «кругодил», как «круг»), а красиваядевочка тыкала в них трезубцем. Но самые большие крокодилы не желали дажедвигаться. Цирк был очень красивый – круглый, красный с золотом, и там пахлоцирковыми лошадьми. Ты ходил за кулисы выпить с мистером Кросби, и сукротителем львов, и с его женой.

– Ты помнишь мистера Кросби?