– Ты мистера Паскина помнишь?

– Нет. То есть не очень. Какой он был из себя?

– Хорош друг, если ты даже не помнишь, какой он был изсебя, – сказал Эндрю. – Что ж, я, по-твоему, через несколько летзабуду, какой из себя мистер Дэвис?

– Заткнись ты, – сказал ему Том-младший. –Пожалуйста, папа, расскажи про мистера Паскина.

– У мистера Паскина были рисунки, которые могли быслужить иллюстрациями к той главе «Улисса», что тебе понравилась.

– Да ну? Ух ты, вот здорово.

– Иногда, сидя против тебя в кафе, он рисовал насалфетке твой портрет. Он был невысок ростом, задира и большой чудак. Почтикруглый год ходил в котелке и был замечательный художник. Всегда у него былтакой вид, как будто он владеет каким-то секретом, чем-то, что он только чтоузнал и что ему очень интересно. Иногда этот секрет радовал его, а иногда делалочень грустным. Но всегда видно было, что у него есть секрет и что ему этоинтересно.

– Что же это был за секрет?

– Секрет пьянства, и наркотиков, и того, что так хорошознал мистер Джойс в той последней главе, и умения писать замечательные картины.Лучше его в то время никто не умел писать, и это тоже входило в его секрет, аему было все равно. То есть он считал, что ему все равно, а на самом деле былоне все равно.

– Он был распутный?

– О да. Он был очень распутный, и это тоже составлялочасть его секрета. Ему нравилось быть распутным, и совесть его не мучила.

– А мы с ним дружили?

– Да, очень. Он тебя называл Чудовище.

– Ух ты, – сказал обрадованно Том-младший. –Чудовище.

– Папа, а у нас есть картины мистера Паскина? –спросил Дэвид.

– Есть две или три.

– А маслом он Томми никогда не писал?

– Нет. Он его рисовал карандашом, чаще всего насалфетке или на мраморной доске столика в кафе. И называл его Страшным пивнымчудовищем с Левого берега.

– Запиши себе, Том, – сказал Дэвид.

– У мистера Паскина было испорченное воображение? –спросил Эндрю.

– Вероятно.

– Ты разве не знаешь?

– Не знаю, но могу предположить. Пожалуй, это тоже былачасть его секрета.

– А у мистера Джойса нет?

– Нет.

– И у тебя нет?

– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Думаю, чтонет.

– А у вас испорченное воображение, мистер Дэвис? –спросил Том-младший.

– Думаю, что нет.

– Вот и хорошо, – сказал Том-младший. – Я ужеговорил директору школы, что и у папы и у мистера Джойса воображение неиспорченное, а теперь и про мистера Дэвиса смогу сказать, если он спросит. Насчетменя его очень трудно было разубедить. Но я не беспокоился. В школе есть одинмальчик с испорченным воображением, так это сразу заметно. А как звали мистераПаскина?

– Жюль.

– Это как пишется? – спросил Дэвид.

Томас Хадсон сказал ему по буквам.

– А где теперь мистер Паскин? – спросилТом-младший.

– Он повесился.

– Ух ты! – сказал Эндрю.

– Бедный мистер Паскин, – набожно сказалТом-младший. – Я сегодня на ночь помолюсь за него.

– А я буду молиться за мистера Дэвиса, – сказалЭндрю.

– Делай это почаще, – сказал Роджер.

Вечером, когда мальчики уже улеглись, Томас Хадсон и РоджерДэвис сидели в большой комнате и разговаривали. Подводную охоту пришлосьотменить из-за волнения на море, но после ужина мальчики выходили с Джозефом наловлю снепперов. Вернулись они усталые и довольные и сразу же распрощались иушли спать. Некоторое время еще слышно было, как они переговариваются междусобой, но скоро все стихло.

Эндрю боялся темноты, и братья это знали, но никогда недразнили его этим.

– Как ты думаешь, почему он боится темноты? –спросил Роджер.

– Не знаю, – сказал Томас Хадсон. – А тыникогда не боялся?

– Кажется, нет.

– А я боялся, – сказал Томас Хадсон. – Это очем-нибудь говорит?

– Не знаю, – сказал Роджер. – Я боялсяумереть и еще, что с моим братом что-нибудь случится.

– Я и не знал, что у тебя есть брат. Где он?

– Умер, – сказал Роджер.

– Прости, пожалуйста.

– Да нет, ничего. Мы тогда еще были мальчишками.

– Он был старше тебя?

– На год моложе.

– А что произошло?

– Мы катались на каноэ, и оно перевернулось.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Двенадцать.

– Ты не рассказывай, если тебе тяжело.

– Вероятно, это не украсило мою жизнь. А ты в самомделе ничего не слыхал?

– Ничего и никогда.

– Мне долгое время казалось, что всем на свете этоизвестно. В детстве все воспринимается по-особому. Вода была очень холодная,он, наверно, сразу сдал. Но как бы там ни было, важно, что я вернулся домой, аон нет.

– Бедный мой Роджер.

– Не надо, – сказал Роджер. – Конечно, вдвенадцать лет рано сталкиваться с такими вещами. И потом, я его очень любил ивсегда боялся, что с ним что-нибудь случится. Мне ведь тоже пришлось плыть вхолодной воде, но не мог же я говорить об этом.

– Где вы тогда жили?

– В штате Мэн. Отец, кажется, так мне этого и непростил, хоть старался быть справедливым. Не было потом дня, когда бы я нежалел, что это случилось не со мной. Но нельзя жить так всю жизнь.

– Как звали брата?

– Дэв.

– Ах, черт! Ты потому сегодня отказался от подводнойохоты?

– Может быть. Хотя я достаточно часто занимаюсьподводной охотой. Но тут ведь не рассуждаешь, это как-то само собой решается.

– Ты уже не мальчик, чтоб так говорить.