— Следует ли нам послать кого-нибудь?

— Конечно. Как насчет вице-президента?

— А где он?

— На пути из Гватемалы. Будет сегодня вечером.— Коул вдруг ухмыльнулся. — Это подходящее занятие для вице-президента.Похороны гомосексуалиста.

— Вполне, — довольно хихикнул президент.

Коул перестал улыбаться и начал ходить покабинету.

— Небольшая проблема. Панихида по Розенбергусостоится в субботу всего в нескольких кварталах отсюда.

— Я бы предпочел пересидеть этот день даже ваду.

— Я знаю. Но ваше отсутствие будет оченьзаметным.

— Я могу лечь в «Вальтер-рид» с приступомрадикулита. Это срабатывало прежде.

— Нет, шеф. Перевыборы в следующем году. Вамследует держаться подальше от больниц.

Президент хлопнул обеими руками по столу ивстал.

— Черт возьми, Флетчер! Я не могу идти на егопанихиду, потому что я не смогу сдержать смех. Его ненавидели девяностопроцентов американцев. Им понравится, если я не приду.

— Протокол, шеф. Хорошие манеры. Прессаиспепелит вас, если вы не придете. А потом, это не составит для вас труда. Вам непридется говорить ни слова. Просто покажетесь перед камерами, сделав печальныйвид. Это займет не больше часа.

Президент держал в руке клюшку и примеривалсяк удару по оранжевому мячу.

— Тогда мне придется идти на похороныДжейнсена.

— Совершенно верно. Но забудьте о траурнойречи.

Президент ударил по мячу.

— Я встречался с ним всего дважды.

— Да, я знаю. Давайте спокойно посетим обамероприятия и, ничего не сказав, исчезнем.

— Я думаю, ты прав.

Каллаган спал долго и один. Он лег спать ранои трезвым. В третий раз подряд он отменил свои занятия. Была пятница, похороныРозенберга состоятся завтра, и из уважения к своему идолу он не будетпреподавать конституционное право, пока прах этого человека не предадут земле.

Он приготовил себе кофе и сел в халате набалконе. Впервые за осень похолодало и температура опустилась до пятнадцатиградусов. Суета внизу на Дофин-стрит стала оживленнее. Он кивнул незнакомойстарухе на балконе через улицу. Из стоящего рядом отеля «Бурбон» высыпалитуристы со своими путеводителями и фотоаппаратами. Рассвет прошел незаметным воФранцузском квартале, но к десяти его узкие улицы были полны такси игрузовиков, развозящих продукты и товары.

В эти поздние утренние часы, а их было немало,Каллаган наслаждался своей свободой. Вот уже двадцать лет, как он окончилюридический колледж, и с тех пор большинство его однокашников сиделипривязанными по семьдесят часов в неделю на своих юридических «фабриках». Он жепротянул только два года на частной практике. Фирма (чудовище с двумя сотнямиадвокатов), расположенная в округе Колумбия, наняла его на работу сразу жепосле окончания колледжа в Джорджтауне и на первые шесть месяцев засадила втесную клетушку для изложения дел, рассматривавшихся в суде. Затем он былброшен на конвейер для того, чтобы по двенадцать часов в день отвечать навопросы деклараций о доходах, а требовали от него ставить в счет шестнадцатьоплаченных часов. Ему было сказано, что если в течение следующих десяти лет онбудет работать за двоих, то годам к тридцати пяти сможет стать компаньоном.

Каллаган хотел пожить еще и после пятидесяти,поэтому он оставил частную адвокатскую практику, получил степень магистра праваи стал профессором. Он спал допоздна, работал по пять часов в день, время отвремени пописывал статьи, а основную часть времени посвящал удовольствиям. Приотсутствии расходов на семью, которой у него не было, его зарплата в семьдесяттысяч оказалась более чем достаточной для того, чтобы иметь двухэтажныйкоттедж, «порше» и сколько угодно спиртного. Если умереть придется рано, то этослучится от виски, а не от работы. Пришлось кое-чем и пожертвовать. Многие изего приятелей по юридической школе стали компаньонами в крупных фирмах,занимали солидное положение и имели полумиллионные доходы. Их клиентамиявляются высшие должностные лица из «ИБМ», «Тексако» и «Стейт фарм». Онизнаются с сенаторами и имеют конторы в Токио и Лондоне. Но он не завидовал им.

Одним из его лучших друзей со времениюридической школы был Гэвин Вереек, также расставшийся с частной практикой иперешедший на государственную службу. Вначале он работал в Управлениигражданских прав министерства юстиции, а затем был переведен в ФБР. Теперь онзанимал должность специального советника директора. В понедельник Каллаганупредстояло участвовать в конференции профессоров конституционного права вВашингтоне. Он и Вереек планировали поужинать и хорошенько выпить в этот деньвечером.

Каллагану необходимо было позвонить ему иубедиться, что их ужин и пьянка состоятся, а заодно выведать, что у него науме. Он набрал номер по памяти. Вызов долго ходил по линиям, и через пять минутГэвин Вереек был у телефона.

— Давай побыстрее, — сказал он.

— Рад слышать твой голос, — проговорил втрубку Каллаган.

— Как дела, Томас?

— Время десять тридцать. Я не одет. Сижуздесь, во Французском квартале, пью кофе и наблюдаю за прохожими на Дофин. Ачто делаешь ты?

— Что за жизнь! Здесь уже одиннадцать тридцать,а я не уходил из кабинета с тех пор, как они нашли тела во вторник утром.

— Мне просто дурно, Гэвин. Он назначит двухнацистов.

— Конечно, я не могу комментировать такиедела. Но я подозреваю, что ты прав.

— Подозревай мой зад. Ты уже видел список егокандидатур, Гэвин? Вы, ребята, наверное, уже проверяете их биографии, не такли? Давай, Гэвин, ты можешь сказать мне. Кто в этом списке? Я никогда непроболтаюсь.

— Я тоже не проболтаюсь, Томас. Но я уверяютебя, что твоего имени там нет.

— Я убит.

— Как подруга?

— Которая?

— Ладно, Томас. Так как она?

— Она красивая, и умная, и мягкая, и нежная,и…

— Продолжай.

— Кто убил их, Гэвин? Я имею право знать. Яналогоплательщик и имею право знать, кто убил их.

— Как теперь ее звать?

— Дарби. Кто убил их и почему?