просто должен быть он. Не может не быть. Это же был Джоэл! Он как-то смог убедить меня, что он единственный и неповторимый.

– А теперь?

– Теперь я разобралась, – сказала она. – Так, твоя очередь.

– Ну… наша история такая. Я работал вместе с одной из ее близких подруг, которая начала встречаться с моим близким другом… это они переехали в Монтану. Я говорил тебе о них на мосту. Так я познакомился с Кристиной, – сказал Эмметт, впервые при Талли произнеся вслух ее имя, заполняя пробел в графе «отношения», оставленный его письмом.

– С Кристиной, – повторила Талли, будто пробуя имя на вкус и наслаждаясь им. – А ты не передумал по поводу того, чтобы позвонить этому близкому другу? Как его зовут?

– Его зовут Хантер. И я его люблю, но сейчас необходимости с ним говорить у меня нет.

Хантер захочет надрать ему задницу, мертвому или живому, как только услышит о письме Эмметта родителям. Грубоватый смешок шевельнулся где-то у него в животе, и он положил на него ладонь.

– Через сколько свиданий ты понял, что Кристина – та самая?

– После первого, – сказал он.

– Правда? Ух ты… можно только мечтать.

Эмметт, отвернувшись к плите, наблюдал, как крутилась в воде картошка. Когда она стала достаточно мягкой, он размял ее толкушкой, добавил еще масла, сметаны, соли и перца. Потом разложил стейки и картошку по тарелкам, которые достал из шкафа, и полил мясо коньячным соусом со сковороды.

* * *

– С моей женой, Кристиной… вот что случилось… к сожалению, она умерла, – сев за стол и положив в рот кусочек мяса, сказал он. Проглотил.

Разговор о смерти Кристины был верным путем к мыслям о своей собственной смерти. Горе настолько изматывало, что смерть была единственным способом спастись от него. Он приоткрыл завесу тайны перед Талли, выпустив ее наружу – пусть и малую толику – чтобы избежать взрыва. У него оставался единственный способ все это остановить: привести в исполнение изначальный план.

Ему показалось, будто облако проплыло по лицу Талли, она опустила вилку на тарелку. Он ожидал, что лицо Талли часто омрачают такие облака, в то время как многие отвечали печальным вздохом. Другие, казалось, пытались быстро что-то подсчитать в голове, отворачивались и опускали глаза, размышляя над его возрастом и насколько молода могла быть Кристина. Но Талли не отвернулась. Смотрела на него в упор, и в ее глазах было столько тепла. Ее светлая душа, нежная и открытая, отражалась на ее лице. Эмметт сидел и тоже смотрел на нее, замерев от мелких удобств обычной домашней жизни. Раскрываться в таком безопасном пространстве было страшно, но при этом отпускало, как будто несешься на велике с горки, отпускаешь руль и держишь прямые руки перед собой.

Талли

– Мне так жаль. Очень жаль. Как тяжело, – прижав руку к груди, сказала Талли. – Кольцо, которое ты мне оставлял? Ее?

Эмметт кивнул и отпил воды, потом взял еще кусочек стейка.

– Боже мой. Боже мой! Как давно это случилось, можно спросить?

– Три года назад.

– Как долго вы были женаты?

– Четыре с половиной года.

– У вас… не было детей?

Не глядя на нее, он отрицательно покачал головой.

– Сколько лет было Кристине?

– Двадцать шесть, – снова глядя ей в глаза, ответил он.

– Господи, какая молодая. Хочешь… рассказать, как она умерла?

– Нет.

– О’кей. Если захочешь, я тебя выслушаю.

– Спасибо.

– Горе переживать сложно… неестественно… оно может толкать нас на какие угодно поступки, – сказала она.

Острое переживание горя после смерти молодой жены три года назад. Несчастный случай? Рак? Не могу спросить, кто такая Бренна, но как же хочется узнать.

Он неотрывно смотрел в тарелку.

– Невероятно вкусно, видит бог, лучший стейк из тех, что мне приходилось есть, кстати говоря, – из уважения выждав время, сказала она.

– Рад слышать. Это мое любимое занятие – готовить и есть. Уже давно так не колдовал у плиты, и это приятно.

– Нет, правда. Буквально лучший в мире стейк. Просто ух!

– Ешь на здоровье, – сказал он, скромный, словно ландыш. – Я и посуду помою.

– Нет уж. Это тебе делать совершенно необязательно. Ты мой гость.

– Гость, – повторил он.

– Да. Как поет канделябр в «Красавице и чудовище», «вы наш гость».

– Люмьер?

– Именно, – рассмеялась она. – Как же я не догадалась, что ты поклонник Диснея. Недаром ты мне понравился.

– Не хочу сильно хвастаться, но у меня уйма бесполезных знаний.

– Как ты себя сегодня чувствуешь? По сравнению с вчерашним днем? – положив в рот еще кусочек, спросила она.

– Мне об этом сказать нечего.

– Может, ты переживаешь или волнуешься? Нет душевного равновесия? Типа, хочешь причинить себе боль? – спросила она и тут же поняла, что соскальзывает в опасную сферу. Те же вопросы она задавала в кабинете своим клиентам – задавала обстоятельно. Эмметт положил локти на стол, сцепил пальцы. Не в его энергетике, а глубоко в душе, скрытый от глаз, был Vantablack[40], и он его оберегал. Самой Талли было туда не проникнуть – он должен был бы вести ее за руку.

– Таллула, ты считаешь, я сейчас похож на человека, потерявшего душевное равновесие? – поев еще мяса и отпив воды, спросил он. Каждый сверкающий золотом слог в имени Тал-лу-ла, вырываясь из его рта, сопровождался у нее трепетом в бедрах, покалыванием в макушке.

– Вообще-то, нет. У тебя часто такое бывает – эти сильнейшие колебания настроения? – спросила она, надеясь, что задала вопрос как озабоченный друг, а не как профессиональный работник сферы психического здоровья.

– Вчера у меня был тяжелый день.

– Но ты же понимаешь, почему я спрашиваю.

– Да. И имеешь полное право. Не хотелось бы доставлять тебе ощущение неловкости, – сказал он.

– Все нормально. Можно это больше не обсуждать.

Талли так хотелось пойти с Эмметтом на Хеллоуин. Она представляла, как они проведут там время, отвлекшись от треволнений большого мира, не беспокоясь ни о чем. Вечеринка была отличным способом отвлечься, она это знала. И старалась не думать, что будет потом, когда пройдет вечер субботы или, самое позднее, утро воскресенья. Этот уик-энд мог быть герметичной капсулой в космическом пространстве.

– Что еще ты спросила бы у Джоэла, если бы он с тобой разоткровенничался? – поинтересовался Эмметт, возвращая ее на твердую землю.

– Ух. Ну… – начала она. Ей хотелось, чтобы в центре внимания был Эмметт, его чувства, но она не возражала против того, чтобы в кои-то веки выслушали и ее. «Хлоп!» Бегущей строкой пробежали у нее в мозгу ругательства и возгласы раздражения. Она сделала глубокий вдох. – Я бы хотела знать, отличается ли его любовь к ней от той, что он чувствовал ко мне. Понять, та же это любовь, просто перешедшая с меня на нее. Еще я бы хотела знать, как он ощущает себя в роли отца. Я знаю, как он этого хотел. И теперь получил. Что испытываешь, когда получаешь то, чего действительно хочешь?

– Но и ты ведь раньше получала то, чего действительно хотела?

– Да. Но именно это… завести ребенка. Этого мы хотели так сильно… вместе. Теперь у него это есть без меня. Как ему? Нет ли у него чувства, что это как бы… ну не знаю… неправильно?

– Тяжко.

– Слишком тяжко. – У нее вырвался унылый нервный смешок.

– Давай-ка встряхнемся. Я действительно собираюсь мыть посуду, – глядя в направлении раковины, сказал он.

– А я заварю чая со вкусом тыквенного пирога. Что мне еще делать?

– Можешь составить мне компанию. Продолжай со мной говорить. Тебе хочется еще поговорить? Можем пока не о тяжком. Я не буду, если ты не будешь.

– Я не буду, честное слово. Конечно. То есть наверное. Хотя… не знаю. Могу почитать. Давай я тебе почитаю. Диковато звучит?

– Не-а. Люблю такое. А тебе придется приложить побольше усилий, чтобы удивить меня, – вставая, сказал он.

– О’кей, задачка не из легких! Я сейчас.

* * *

Каждый год в октябре она перечитывала хотя бы одну книгу о Гарри Поттере. Это были осенние книги, прочитанные столько раз, что каждое новое прочтение успокаивало – сюрпризов не было. Она как раз была на середине иллюстрированного издания «Гарри Поттер и узник Азкабана»,