ее вокруг головы и вышел в коридор. Тихо работал телевизор: британский акцент и фонограмма пронзительного смеха. Ряды темных локонов Талли свободно свисали с края дивана.

– Можно я опять надену те же вещи? Ничего? – спросил он.

Одна из кошек, растянувшаяся на подлокотнике дивана, понюхала воздух, не упустив сопровождавшего Эмметта цитрусового облачка. Дождь утих, но водостоки не справлялись, и вода неслась по ним, выливаясь на окна. На него напала сонливость и немного кружилась голова – от горячего душа, домашнего уюта, их ужина. От переживаний вчерашних и уже сегодняшних. Он одновременно ощущал легкость, как будто мог уплыть по воздуху, и тяжесть, как будто утопал в этих полах из светлого дерева, в этих мягких коврах. Все три года он мучился затяжными головными болями, мрачным безрадостным настроением. Он чувствовал себя в два раза тяжелее, как будто гравитация давила на него с двойной силой. Он проглотил ком в горле, одной рукой погладил кошку, почесал за ушами. Другой рукой он крепко держал полотенце на поясе.

(По телевизору взрыв смеха. Персонаж передачи ест попкорн и слушает спор сослуживцев. В офис входит другой персонаж, на лице ужас. Запись взрывается смехом. Талли чуть усмехается, качает головой.)

– Все хорошо? – поставив кружку с добавкой чая и протянув руку за одеждой, спросила Талли. Увидев, что он в одном полотенце, она отвернулась и прочистила горло.

– У тебя в ванной так мило. Весь дом ужасно милый. Зря я вчера об этом промолчал.

– Спасибо. Честное слово, все нормально. У тебя много всего на уме. Мой брат заработал в молодости много денег. Финансы, акции, всякие инвестиции, которые я до конца не понимаю. Он математический гений. Без его помощи я бы этот дом не осилила. Завтра на вечеринке познакомишься и с ним, и с остальными родственниками.

Эмметт вытащил из рюкзака зарядку и, подключив телефон, оставил его на полу в гостиной. Он взял у нее одежду и пошел в ванную одеваться. Значит, вот как это – ждать чего-то с нетерпением? Жизнь его в последнее время была так похожа на умирание, что он уже и не помнил. Вот так чувствуешь себя, когда колючая проволока разматывается? И его сердце похоже на треснувшую, опрокинутую чашку, наполненную до самых краев?

Талли

Талли пообещала себе не смотреть, как Эмметт удаляется по коридору. Она не ожидала увидеть его в полотенце. В любимом красном полотенце Джоэла – до того, как он стал бывшим, до ребенка, до хвостика. Неужели она сама дала ему это полотенце? Случайно или осмысленно? Пусть Эмметт и вышел мокрый, словно герой со страниц любовного романа, все же у него психическое расстройство, и тревожных «красных тряпок» так много, что он с тем же успехом мог, как матадор, выйти в traje de luces[41]. И все же внутри у нее екнуло, когда она увидела полотенце и то, как вились за ушами его потемневшие от воды волосы. Мост, мистер Наверное Симпатичный, мистер Вполне Симпатичный, Эммет Без Фамилии, разгоряченный и румяный, как персик.

Пока он переодевался в ванной, Талли подобрала с пола его мобильник, щелкнула проверить, заблокирован ли экран. Да. Фоном служило стандартное фото Земли. Она оглянулась на дверь ванной, проверяя, заперта ли она по-прежнему. Попробовала ввести 1234. Не вышло. И никаких уведомлений. Ничего. Услышав шорохи в ванной, она отложила телефон. Пошла в свою спальню, достала из верхнего ящика его письмо. Зеленая куртка висела на крючке у входной двери. Она не помнила, куда следовало класть какое письмо, и просто разложила их по разным карманам: одно во внутренний, другое в наружный. Она молилась, чтобы Эмметт не вышел из ванной прямо сейчас, и выдохнула с облегчением и благодарностью, когда этого не случилось. Вернулась на диван.

* * *

– Можно задать тебе вопрос? Про вчерашнее? – мягко спросила она, когда он вышел из ванной и сел рядом, но не слишком близко.

– Конечно.

– Как тебе кажется, очутиться на мосту было соизмеримой реакцией на то, что тебя туда отправило? – Она понимала, что ее вопрос, видимо, был слишком похож на то, что мог бы спросить психоаналитик, так что уменьшила громкость телевизора и продолжила: – Кстати, правильного ответа здесь нет. Мне просто любопытно.

– Мне кажется, что да, – просто ответил он.

– Какие еще у тебя есть способы справляться со стрессом? Как ты справился со смертью жены, когда это случилось?

– На самом деле я еще не совсем с ней справился. Не могу. Пытаюсь, наверное… но осмыслить не могу. Вот она была, и вот ее нет? Все становится так переменчиво. Мой мозг не может… этого удержать. Ощущение конечности и бесконечности одновременно. Я не могу это осмыслить, вот и оставляю… внутри… в темноте.

– Понимаю, – сказала Талли и замолчала. – Эмметт, ты считаешь необходимым вернуться на мост?

– Вот сейчас? Нет.

– Есть ли у тебя кто-то, с кем ты делишься своими чувствами? Кому ты доверяешь?

– Был раньше… Хантер… мы жили вместе до женитьбы, но больше я почти ни с кем не общаюсь, – сказал он.

– А почему?

– Коротко ответить не могу.

– А длинно?

– Наверное, могу.

– О’кей. Ты бы хотел иметь возможность поговорить с кем-то, кому ты доверяешь?

– По натуре я человек скрытный, – сказал он.

– Тебе нравится быть по натуре скрытным? – спросила она, пытаясь докопаться до истины так, будто они у нее в кабинете и ей платят, чтобы она изучила о нем все.

– Меня никто раньше об этом не спрашивал. Думаю, да?

– Ясно. Я понимаю. Ты определенно пользуешься методом самоуспокоения, но каждому нужен кто-то рядом. Мы нужны друг другу. Плохо ощущать себя покинутым и одиноким.

– Сейчас я себя покинутым и одиноким не ощущаю. Честно, – сказал он.

– Ты когда-нибудь рассматривал возможность лечения?

– Я посещал группы, где люди садятся в кружочек и обсуждают свои чувства. Мне не понравилось. Ты когда-нибудь бывала на таком?

– Я бывала раньше на сеансах психотерапии… да, бывала в прошлом, – сказала Талли, в висках у нее стучало.

– Помогло?

– Да, очень. Кардинальный сдвиг. Но то было лечение один на один. Ты не пробовал? Не думаешь, что поможет?

Эмметт пожал плечами.

– Ты все время один – с тех пор, как потерял жену? – спросила она. Ей не терпелось узнать про Бренну, и она пыталась вывести его на разговор о ней.

Эмметт поднял руку без обручального кольца.

– Мне известно, что ты не женат, но как насчет девушки?

– Я что, похож на парня, из которого может выйти стоящий бойфренд?

– Ну ты потрясающе готовишь, успешно выкрутился из штрафа плюс моешь посуду, так что да, возможно, – сказала она, представляя его в полотенце, только сейчас волосы были почти сухие. Представляя его бедра под мягкой серой тканью этих предназначавшихся Джоэлу брюк. Теперь вещи для Джоэла покупала Одетта, она знала его размеры, знала, что не надо покупать одеколон, так как он «потом будет везде».

– Талли, а что, если я все это делаю, чтобы произвести на тебя впечатление?

– Нет, это не так, – сказала она, поддаваясь романтичному туману дружеского флирта.

– Мама меня правильно воспитала.

– Это уж точно, – сказала она. Туман быстро рассеялся при мысли о его бедной матери. – Именно поэтому мне совершенно нестерпимо думать, как она получит по почте твое предсмертное письмо, а ты вот здесь, вполне в порядке.

– Спасибо, но тебе об этом волноваться не стоит, так что не переживай. Давай поговорим о чем-нибудь другом? Ну пожалуйста…

– Хорошо, – на секунду увеличив громкость телевизора и тут же убрав ее совсем, сказала она. – Есть ли у тебя в рюкзаке что-то, чего мне следует опасаться?

– Совсем ничего, – сказал он.

– Но ты мне не скажешь, что там?

– Ничего примечательного, честно. Ничего, что имело бы значение для кого-либо, кроме меня.

– О’кей, – сказала она, кивая и продолжая на него смотреть. Он, казалось, не испытывал от этого никаких неудобств. Ей это понравилось, она почувствовала себя в безопасности.

– Вот это мне нравится. Всегда нравилось, – некоторое время помолчав, прежде чем сменить тему, сказал Эмметт. Он указывал на открытку в рамке, на которую падал кремовый свет лампы.

– Густав Климт.

– «Поцелуй», – отвернувшись к телевизору, сказал он.

– Я обожаю историю искусства, хотя и знаю, что именно