Что касается одежды, обуви, белья, драгоценностей, тут всебыло организовано наилучшим образом. Сортировщики, специальная тара, строжайшийучет. А для колясок не было ни тары подходящей, ни графы в бланкахдокументации. На все имелась графа: на золотые зубы, волосы, кожу и даже такиесравнительно редкие предметы, как трости, костыли, протезы. На коляски — нет.

Настроение заметно испортилось. Только что все было хорошо.Толпа двигалась ровно, тихо. Ни криков, ни причитаний, никто не выскакивал изстроя, как это случалось раньше.

Колонну гнали через вокзальную площадь к товарной станции. Тамуже был готов эшелон, заранее выстраивалась охрана, отборные ребята из СС. Онистояли, широко расставив ноги в сверкающих высоких сапогах. Глаз не видно поднизко надвинутыми козырьками. Только точеные, скульптурные носы, рты,подбородки. Штраус знал, что в их глазах все еще горит пламя факельных шествий,костров, в которых уничтожались вредные книги, печей, в которых сейчас по всейЕвропе упорядочение, аккуратно уничтожаются вредные существа, паразиты, похожиена людей только по недоразумению.

Четыре года назад, в тридцать девятом, молодой эсэсовец,охранявший группу из пятидесяти заключенных евреев, не выдержал, открыл огонь,без всякого приказа, перестрелял всех до одного. Юноша только что прошел ритуалпосвящения в «Черный орден». Сознание своей принадлежности к элитным войскам ССделало его особо чувствительным к виду евреев. Ему хотелось поскорей внестисвой вклад в очищение жизненного пространства для людей высшей расы. Он былслишком молод, горяч, ему пока не приходило в голову, что, если их стрелять поодному, не хватит свинца.

Тогда, в тридцать девятом, трудно было вообразить истинныемасштабы предстоящей великой работы. Все знали, что евреев много, очень много.Есть еще цыгане, славяне, негры. Одно дело — теория, и совсем другое —практика. Тут нужна техническая и административная смекалка, знание химии,социологии, психологии. Гигиенические процедуры очищения жизненногопространства должны проводиться рационально, четко, экономично. Конечно,горячего юношу полагалось наказать. Но старшие товарищи поняли и простили егоромантический пыл.

Штраус невольно улыбнулся, вспомнив, как сверкали глазановобранца. И тут же нахмурился. Это сверкание, этот очистительный огоньобернулись хаосом, грязью. Гигиенические процедуры на восточных территориях с самогоначала были организованы совершенно бездарно. Слишком много крови, воплей,бестолковой суеты. В августе 1942-го Генрих Гиммлер в ходе инспекционнойпоездки по восточным территориям остановился в Минске, чтобы личноприсутствовать при казни очередной партии заключенных. Ход казни был нарушеннеприятным инцидентом. Рейхсфюрера вырвало. По счастью, только люди из близкогоокружения оказались свидетелями этого позора. Они достаточно хорошо зналиГенриха Гиммлера, чтобы понять истинные причины. Никто не заподозрилрейхсфюрера в слабости, в жалости к истребляемым особям. Все знали, чтонакануне фюрер вызывал его в ставку и приказал уничтожить шесть миллионовевреев за очень короткий срок. Картина минской операции ошеломила рейхсфюрерапотому, что он осознал величие своей миссии, объем предстоящей работы и степеньответственности перед будущим.

Гиммлер понял, что это безобразие следует прекратить, что кработе по очищению жизненного пространства необходимо привлечь не узколобыхсолдафонов, бюрократов и карьеристов, а людей образованных, честных, творческимыслящих, талантливых администраторов, инженеров, медиков.

Существует много способов заставить толпу идти на смерть,тихо и добровольно. Толпа не должна знать, куда ее ведут и что с ней собираютсяделать. Не надо собачьих кнутов, воплей, прикладов. Достаточно знаковых слов,четких и убедительных: «переселение», «дисциплина», «регистрация»,«дезинфекция». Достаточно вбить в сознание стада простейшую истину: пострадаеттолько тот, кто нарушит приказ. Если вести себя хорошо, не шуметь, не выбегатьиз колонны, не прятаться, с тобой поступят гуманно. Необходимо дать примитивныйперечень правил, что можно, а чего нельзя, и стадо станет покорным. Вот таким,как сейчас.

Штраус сделал несколько шагов к ровной колонне. Только однадеталь нарушала гармонию. Коляска. Ее хотелось изъять из кадра, прихлопнуть,как муху, которая уселась на свежий срез розовой вестфальской ветчины,соскрести, как грязь, которая налипла на сверкающий чистый сапог. Коляскаприближалась. Взгляд генерала был прикован к большим, как у велосипеда,колесам, к клетчатому пледу, к фигуре в синем пальто и вишневом берете. И вдругон отчетливо разглядел, что существо, закутанное в плед, — ребенок, мальчик летдесяти.

— Киндер! — произнес он громко. — Киндер ваген!

Отто Штраус был не только талантливым врачом, но и толковымадминистратором. Раз в коляске сидит ребенок, значит, она детская.Следовательно, приказ нарушен. За это полагается расстрел на месте.

Через минуту нарушительница была выведена из колонны. Вблизистало видно, что она совсем молодая. Не старше восемнадцати. Белое овальноепятно лица, наглые еврейские глаза. Алый, развратный рот. Длинная и толстая,как змея, коса. Женские волосы, особенно такие длинные и качественные, этоценное сырье. Из них вяжут специальные, чрезвычайно теплые носки дляподводников и альпинистов.

Рука с пистолетом сделала легкое, едва заметное движение. Набезымянном пальце тускло блеснул перстень. Он казался серебряным, но на самомделе был отлит из платины, самого благородного из всех земных металлов. ДокторШтраус получил его от своего пациента, друга детства, бывшего одноклассникаГенриха Гиммлера, от милого Гейни, в мае тридцать седьмого, в торжественнойобстановке.

На печатке был портрет германского короля Генриха IПтицелова, основателя саксонской династии, жившего в начале IX века. Гиммлеробожал короля Птицелова, своего тезку. Церемония принесения присяги молодымиэсэсовцами проходила перед его гробницей, в Кафедральном соборе Брюнсвика, вполночь, при свете факелов. Кинжал с эмблемой СС, двумя молниями на рукояти,выдавался всем рядовым членам. Серебряный перстень с черепом — элите.Платиновый, с Генрихом Птицеловом — высшей элите, членам тайного «Внутреннегокруга». Таких перстней насчитывалось не более двух десятков. Каждый отливалсяиндивидуально, имя владельца гравировалось мельчайшими готическими буквами натыльной стороне печатки.

Существо в инвалидной коляске дернулось и обмякло. Штраус несразу понял, что это не он стрелял. Жида прошил короткой очередью начальникохраны, стоявший рядом с генералом. А пистолет Штрауса заклинило.

Молодая еврейка, вероятно, сестра маленького инвалида,свалилась, как убитая, хотя в нее не стреляли. Это нерационально. Она могла ещепринести пользу в лагере. Ее подняли, затолкали назад в колонну. Порядок былполностью восстановлен.

Штраус проверил пистолет, выстрелил в воздух. Оружие вполнеисправно. Но рука ныла, болела, словно кто-то крепко стиснул его правую кисть,когда он хотел выстрелить в инвалида. Стиснул, а потом отпустил. ПерстеньГенриха Птицелова в тот момент стал нестерпимо горячим, обжег фалангу. Теперьон медленно остывал, и до сих пор был теплым, значительно теплее кожи. Фалангабезымянного пальца покраснела и припухла.