трассы до южного шоссе располагалась россыпь поселений сицилийских колонистов и армейских лагерей, а большая часть лесов была порублена, так что передвигаться там мы могли только с крайней осторожностью. Но к югу от шоссе дорог практически не было, и враг там почти не появлялся. Кроме того, от северной дороги до побережья склоны контролировало воинственное племя дурса, не пуская туда ни итальянцев, ни немцев. В ста пятидесяти километрах на восток наш собственный фронт простирался от Газалы до Бир-Хакейма. Однако наши друзья были куда ближе: LRDG давно использовали вади Шегран как «черный ход» к позициям врага. В прошлом ноябре именно здесь подобрали Джона Хейзелдена после неудачного покушения на генерала Роммеля в Аль-Байде. А за три недели до нашего прибытия тут с двумя британскими радистами высадился майор Чепмэн, в задачи которого входила разведка возможностей рейда против вражеских линий снабжения на северном шоссе. Мы заранее договорились по радио, что в вади Шегран он оставит араба, который нас встретит. Этого человека мы и нашли мирно пасущим несколько коз и овец. Он рассказал, что Чепмэн разбил лагерь в похожем на ущелье вади, до которого примерно час пути, и любезно проводил нас к нему. Долговязый Чепмэн до войны работал в Каире директором школы. В Египте у него остались жена и трое маленьких детей, о которых он бесконечно переживал. Будучи мужчиной академического склада ума, склонным к ипохондрии, он не терпел глупостей ни от кого и не питал иллюзий по поводу возможности прославиться, выполняя те задачи, что он перед собой ставил. Но каким бы практичным ни был его подход, рутина обычной офицерской карьеры вступала в противоречие с его сущностью. Быстро разочаровавшись в Ливийской арабской армии, Чепмэн добился назначения в кавалерийскую часть, созданную в Сирии из местных друзов, которую оставил, как только сирийская кампания подошла к концу. После этого без всякого энтузиазма, но с упорной решимостью он посвятил себя своей нынешней миссии. Скептик по натуре, даже ввязываясь в безумные предприятия, он никогда не забывал о здравом смысле.

Чепмэн появился ночью, здорово взвинченный: он слишком активно действовал на линии Шегран – Слонта, до итальянцев стали доходить слухи, и они занервничали. В частности, их командование заподозрило человека по имени Селим из племени барази, нашего ключевого связного в регионе, в помощи британцам и уже несколько раз его допросило. Селим лично появился следующим вечером и подтвердил наши опасения. Его еще раз таскали на допрос в тот же день утром, поэтому наша встреча была крайне опасным шагом. Я немедленно решил, что компрометировать Селима дальше будет нечестно и нужно заново выстроить разведывательную работу.

Саад Али одобрил мое решение, тем более что он в принципе не доверял барази. Полон предрассудков, он заявил: «Все барази – предатели, надо идти к обейдат», самому многочисленному и могущественному племени в Джебеле, чья территория простиралась от Ламлуды на восток за Тобрук. С первым лучом солнца Саад пешком отправился на поиск транспорта, оставив нас с Хамидом и запасами среди валунов Шеграна. Шевалье, которые прибыл помочь в планировании диверсионного рейда, придерживаясь первоначального плана, отправился в ущелье к лагерю Чепмэна, чтобы там ждать шанса пробраться на север.

Вечером вернулся Саад с тремя дряхлыми и нищими арабами, которые привели лошадь, двух верблюдов и осла. Их стремление получить хоть что-то за своих чахлых животных было так велико, что они совершенно не обратили внимания на мою принадлежность к армии противника. Саад считал, что дольше оставаться на одном месте категорически нельзя, он подгонял нас и ругался, пока мы не навьючили наши скромные запасы на изможденный караван и не двинулись в ночь. Я ехал верхом на лошади, в мучительном для позвоночника арабском седле, Саад Али подпрыгивал на ослике поверх гигантского тюка с поклажей, остальные шли пешком.

За Сиди-Мусой мы выехали к могиле какого-то шейха и вскоре продолжили карабкаться по склонам Рас-Джильяз, но уже под покровом леса. Рассвет застал нас у Каср-аль-Ремтеят – развалин то ли римского, то ли греческого форта, которые и дали название этой местности. Здесь на опушке Саад Али объявил привал. Это был широкий луг с редкими кустами, прочерченный логами пересохших ручьев. Я оценил хитрый выбор места стоянки: овраги были достаточно глубокими, чтобы скрыть нас и защитить от солнца, при этом никто не мог незаметно подобраться к нам со стороны леса. Мы расплатились с нашими проводниками, и они растворились в сумерках. Но лошадь мы все-таки оставили себе – несмотря на свой понурый вид, она оказалась достаточно выносливой. Нам она обошлась в пару килограмм чая и два отреза ситца – дешево, поскольку на ней было клеймо итальянской армии, так что для бедного араба это было небезопасное имущество.

Мы потягивали чай, и тут Саад Али почесался и сказал: «Я не мылся с тех пор, как мы вышли из Сивы, вся кожа зудит. Пора помыться». Захватив из рюкзака драное полотенце и кусок мыла, он скрылся за гребнем и вернулся через час, сияющий и бритый. За ним последовал Хамид. Мне самому казалось, что такая забота о гигиене как будто против правил, ведь есть что-то героическое в восьмидневной щетине. Но Саад Али настоял, чтобы Хамид, как вернется, проводил и меня до колодца.

C широкой вершины холма вниз тянулись на несколько сотен метров две низкие каменные стены, сходясь у высеченного в скале подземного резервуара, обнесенного невысоким бордюром сухой кладки. Когда зимой идут мощные ливни, стены как бы формируют огромную воронку, направляя потоки воды вниз по склону холма, в цистерну. По всему Джебелю рассыпаны тысячи таких цистерн, большинство из которых относятся еще к римскому периоду, а некоторые из них размером сопоставимы с крупным жилым домом. Это единственный источник воды в этих горах, поскольку настоящих колодцев здесь нет, а все ручьи и речки, не считая вади Дерна, полноводны только весной, а к лету пересыхают. Местные жители полностью зависят от цистерн, воду оттуда они пьют сами и поят свой скот. Правда, при не склонных к трудолюбию арабах большинство римских цистерн пришло в полную негодность, только некоторые поддерживаются в рабочем состоянии.

Я стал раздеваться, и Хамид, оставив меня над квадратным зевом резервуара с кружкой и мотком веревки, отошел в сторонку и присел, повернувшись ко мне спиной, поскольку арабы скромны и стесняются наготы. Со временем я практически приучил себя к арабскому стандарту гигиены, хотя все равно, как и все мои британские соратники, считал, что чрезмерное внимание к этим процедурам портит романтику