не отрывая глаз от текста. — Здорово, наверное, быть губернатором этих Черных Грязей.

— Губернатором везде неплохо быть, — заметил Чеховский.

— Может, выставите свою кандидатуру, — тут же среагировал Семаго. — Мы вам поможем.

— Нет-нет, зачем мне эта деревня.

— Александр, что за снобизм. Будьте проще, людям это нравится. Не надо брезговать Черными Грязюками, тем более что и туда вас никто не приглашает. Помните, что снобизм подвел друга моего детства Севу Черепахина, который считал себя выше подруги моего же детства Ольги Гольдштейн только потому, что она училась на вечернем отделении экономического факультета, а он на дневном.

— Ну кому нужны эти Черные Грязи. Я как-то мимо ехал на поезде. Вонь и пыль. Никому они не нужны, — не унимался Чеховский.

— Они мне нужны! — рявкнул вождь. — Я туда пойду в губернаторы. Назло вам, Александр Михайлович. Из принципа. Чтобы показать красивую игру, чтобы бороться со снобизмом, который подорвал отношения Севы Черепахина и Ольги Гольдштейн и подрывает нашу партию.

— Там много сахарных заводов, — заметил Леша по кличке Берия.

— Да-да, — подхватил Семаго. — Много хороших сахарных заводов. Видимо-невидимо. Больше чем в Москве машин. Я назначу вас, Конрад Карлович, управляющим этими заводами. Теперь я знаю, от чего, Конрад Карлович, умрут все ваши родственники — они умрут от диабета, но до того поживут красиво, с размахом. Господин Берия получит телевидение, театры, молодых актрис и кинозалы. Старых актрис мы переведем под начало господина Чеховского, который возглавит детские приюты и дома престарелых. Именно вы будете рассказывать населению, почему денег не хватает на пенсии.

— За что мне такая честь? — серьезно отреагировал Чеховский.

— За то, что у вас гигантская сила убеждения. Почти как у Владимира Ульянова. Но если Ульянов черпал силы у Инессы Арманд, то вам помогает сама природа. Я смотрю на вас и верю каждому вашему слову. Даже я верю.

— А мои какие будут… — Вова Сокол искал нужное слово. — Эти… функции.

— Самые почетные… ты будешь считать деньги… с утра до ночи… с ночи до утра.

— Это мы можем, — дико обрадовался Вова.

— Заметим, чужие деньги… Ты будешь считать деньги, которые имеют местные и заезжие коммерсанты на эксплуатации Черногрязской рабочей силы.

— Хорошо бы… — уже не так весело сказал Вова. Чужие деньги он тоже любил считать, но не так, как свои. — Мы вам люди до смерти преданные. Посчитаем все в лучшем виде.

— Вот этого не надо, — мрачно сказал вождь. — Этого я не люблю. Мне не нужна преданность до смерти. Коммунисты нам морочили голову: «до смерти», «до последней капли крови», отдадим все на благо. А почему, собственно, человек обязан отдать какой-то партии последнюю каплю крови? Почему он не может прийти в партию, потому что живет рядом с ее штаб-квартирой? Просто потому, что пешком пять минут. Или оттого, что нет денег и работы? Ты разве пришел в партию отдавать свою жизнь?

— Ну… — замялся Вова.

Партийцы сникли. Они не представляли, куда клонит патрон.

— Ты пришел в партию делать карьеру, подыматься, расширять свои возможности. Что же здесь зазорного? И не должен за кого-то отдавать жизнь. Не понравится, пойдешь в другое место, на автосервис, например. Или в баню… в женскую. Коммунисты врали. Они уже давно не хотели рисковать ни одним волосом со своих тупых голов, а мычали: «Мы все как один». И чего? Разбежались при первом встречном ветре. Выяснилось, никто умирать не хотел. Ни один человек, ни член Политбюро, ни работяги. Потому что врали. А мы врать не будем. Мне не нужны ни собачья преданность, ни тургеневская любовь. Пусть обычные люди обычно работают, и чтоб у каждого был личный интерес. Вот у тебя есть личный интерес в Черногрязской губернии?

— Ну, пока нет… — заблеял Вова Сокол.

— Плохо… Я требую от всех немедленно определить для себя личный интерес в Черных Грязях. И больше никогда не говорите мне о самоотверженности и готовности умереть за общее дело. У нас нет одного общего дела, у нас есть много разных полезных дел, уяснили?

Партийцы мощно призадумались о личном интересе в губернии Черные Грязи.

Колонна машин числом штук двадцать с зажженными фарами, с воем сигналов на ужасной скорости мчалась к областному центру. Предводитель сидел в головной машине. Он чувствовал себя спокойно и уверенно, прогоняя в мозгу фрагменты предвыборных речей.

Вдруг председательский автомобиль дернулся. Потом дернулась вся колонна, откуда-то сбоку вынырнул велосипедист, едва не ставший причиной дорожно-транспортного происшествия. Семаго пулей выскочил из притормозившей машины и побежал к велосипедисту, который уже лежал в кювете.

— Подлец, мерзавец! — кричал вождь. — Ты знаешь, кто я такой?

Велосипедист-любитель подавленно молчал. За спиной вождя выстроилась целая толпа приближенных.

— …Я новый губернатор Черных Грязей. Понимаешь? Понимаешь, что ты сейчас воспрепятствовал моему движению к власти. Ты совершил государственное преступление. По Уголовному кодексу оно приравнивается к шпионажу. То есть ты почти шпион. Но шпионы тайно мешают, а ты открыто, нагло. Это еще опасней. Что будем делать, господа?

— Надо наказать, — крикнул Вова Сокол.

— Думаю, наказание будет суровым. Приказываю расстрелять…

Партийцы ошалели. Велосипедист хохотнул ровно одну секунду — то ли от нервного напряжения, то ли принял приказ командира за шутку — и потом дико напрягся.

— Приказываю товарищу Берии привести приговор в исполнение.

Вождь едва заметно подмигнул Леше. Тот просек.

Леша по кличке Берия достал из багажника охотничье ружье и мрачно сказал велосипедисту:

— Пошли…

Велосипедист затрясся мелкой дрожью.

— Мужики, вы что… я не хотел. Я за вас… Я сказочно богатый… Я пригожусь.

— Не морочь голову, — отрезал Берия. — Слышал, что вождь приказал? Давай не теряй время. Пошли за дерево.

Берия толкнул велосипедиста прикладом в спину. Тот затрясся еще больше, но пошел.

— Дайте ему партийную литературу, пусть перед смертью почитает, — проводил осужденного взглядом вождь.

Парню засунули в руку пару брошюр. Он их что было сил сжал.

Зайдя за ветвистое огромное дерево, Леша полушепотом сказал:

— Я вижу, ты неплохой хлопец. Но у меня приказ, понимаешь… Давай-ка аккуратно беги, а я буду стрелять в воздух. Только пригибайся, чтоб не видно было. Книжки не потеряй, почитаешь на досуге.

В этот день в скромной русской губернии Черные Грязи без прессы и судей был установлен неофициальный рекорд по бегу на средние дистанции. Велосипедист бежал так, что казалось, его ноги не касаются земли. Он не бежал, а летел. При каждом выстреле в воздух — всего их было три — бегун получал дичайшее ускорение. Партийную литературу он не выпускал из рук, как эстафетную палочку.

— Напрасно мы так, — прохрипел Александр Михайлович Чеховский, — будут неприятности. Люди