колдовать с продуктами на кухню, прихватив помощников поваров, кольщиков, дров истопников, садовники вышли в сады.

Вот последним еще предстояло понаблюдать за событиями и оставаться в образе воинов. Сад небольшой, да его, считай и нет, но где спрятаться человеку с дурными намерениями, найдется. Пусть садовники отлавливают заблудившихся.

Государь пребывал в приподнятом настроении. Казалось, что он радуется тому, что, действительно приятно, например, что выжил, что нашлись люди, преданные ему. А вот то, что должно огорчать и расстраивать, Павел, словно забыл, как будто и не знал, выкинул из головы. Как по мне, в условиях такого стресса, очень даже хорошая тактика поведения и высокий уровень самоконтроля.

Государь ни сам не хотел говорить, что нужно сделать с заговорщиками, в первую очередь с его семьей, которая сейчас под домашним арестом, и не хотел никого слушать. Пользуясь странностями поведения государя, в этот раз вполне рациональными странностями, мне удалось поднести два документа для монаршей подписи. Павел тогда посмотрел на меня с неким осуждением, мол, корыстный я, не могу стерпеть, обождать, не верю слову монарха, — много было в этом взгляде, но все же подписал документы.

Так что я — канцлер Российской империи! Когда я осознал, что стал в России вторым человеком… Страх начал просачиваться во все клетки моего организма. Появлялись и сопротивлялись уходу малодушные мысли. Кто я такой, чтобы брать на себя ответственность за миллионы русских людей? Потяну ли? А все ли правильно сделал, или нужно было смолчать, отойти в сторону и развивать Россию исподволь, чуточку, пусть только в рамках предпринимателя и мецената.

Я гнал все эти сомнения прочь, но я всего лишь человек, потому могу сомневаться, ошибаться не могу. Теперь точно не могу.

— Господин канцлер, вы считаете, что Алексей Андреевич справиться? — почитав вторую бумагу, спросил император.

Характерно, что сперва подписал, а после почитал.

— Справится, Ваше Императорское Величество. Тем более, что и я, если того потребуется, могу помочь и сам и посоветовать людей весьма способных к делу, -отвечал я.

— У меня нет возражений, — сказал император.

Конечно же, я не хотел заниматься рутиной разбирательств относительно заговорщиков. Для того, чтобы уметь ковыряться в этой грязи, нужно и время и особый склад характера. Аракчеев должен и тем и другим обладать. Я пока лишь планировал поработать с Алексеем Андреевичем в области артиллерии. Но на это он найдет время.

Кроме того, нужно было бы несколько оттянуть внимание общественности на Аракчеева. Понятно, что те, кто будет интересоваться особенностями разоблачения заговора, о моей роли узнают, тут как не скрывайся. Но одно дело, что обо мне знают избранные, мне с элитами еще предстоит договариваться, иное, что я становлюсь героем или антигероем в лице всего общества. Все-таки Россия пока еще держится на среднем и мелком дворянстве, вот его бы не потерять.

— Что это? — всполошился император.

Не дождавшись ответа, государь быстро подошел к окну своего кабинета, где в последний час мы находились и принимали доклады о состоянии дел. Сюда уже доставлены списки тех, кто лежит связанный в подсобных помещениях, здесь же был составлен первый протокол допроса, это была исповедь Панина, именно с него я предложил начать, но так, чтобы Пален слышал рассказ, как поет птичка певчая — его соратник.

Все тут было… Панин сознался и в саботаже поручений Павла, что сорвал более ранние переговоры с Францией, что подыгрывал и прямо рассказывал англичанам, прежде всего, пропавшему без вести послу Уитворту, планы России и сообщал о состоянии дел в империи. Так что сорок минут было потрачено только для того, чтобы понять, что Панин делал еще до того, как надумал участвовать в заговоре.

Большая работа предстоит Аракчееву и я старался прямо сейчас показать, как я вижу систему допроса и правила составления следственной документации. После я пошлю к Алексею Андреевичу статского советника Цветкова, чтобы он рассказал все то, что знает о делопроизводстве в уголовном праве. Цветкова считаю своим учеником, он многое уже принял из того, что я привнес из будущего.

Сыскной Устав уже скоро будет утвержден, как только напечатаю с десяток экземпляров, предоставлю его Аракчееву. Но это будет очередная реформа не только в делопроизводстве, она затронет также много граней уголовного права. Там будет следующее: как организовать следствие, какие при этом необходимо провести мероприятия, как их оформить, прописан обязательный опрос свидетелей, правила составления протокола, следственный эксперимент, перекрестный допрос, очная ставка, виды улик. Будут перечислены и условия передачи дела в суд. И многое другое. Но об этом позже, ибо за окном…

— Боже Царя храни! — разливался многоголосый хор.

Вся Дворцовая площадь, с выходом на Дворцовую набережную, часть Миллионной улицы — все это была масса людей с факелами, с крестами, молитвами, флагами России. И они иступлено пели гимн Российской империи. Масштаб происходящего на некоторое время даже меня поразил. А ведь пока за происходящим мы наблюдали только лишь из окна, не имея полноты картинки.

Чтобы создать ощущение грандиозности, огромных масс людей, не нужны десятки тысяч человек. Достаточно занять удобную позицию на относительно небольшом пространстве. Не обязательно видеть окончание толпы, мозг тогда рисует ее продолжение. А на самом деле, уже за поворотом почти никого и не будет.

Так у нас и получилось. До десяти тысяч человек подошли ко дворцу и конца им и края не было видно, массовости придавали и гвардейцы, тем более, что их мундиры просто терялись в людских массах. И до того была толкучка у дворца, а теперь… Море из людей колыхалось, волновалось. Каждый по отдельности человек, в этом потоке ничего уже из себя не представлял, толпа получила коллективный разум.

Такое восприятие было у меня, но я сильно надеялся, что ошибаюсь, что все разговоры, все тренировки, ничего не прошло даром, и видимость хауса, на самом деле, лишь отлично срежиссированная постановка. Нет коллективного разума, есть исполнение инструкций и приказов цента принятия решений.

— Чего они хотят? Мне стоит их боя… опасаться, — заволновался Павел Петрович.

— Одно ваше слово, Ваше Величество, и я разгоню толпу! — браво, поедая верноподданическими глазами своего императора, говорил Аракчеев.

Я не удержался и с укоризной посмотрел на Алексея Андреевича. Это на него всеобщее возбуждение и трансфер адреналина в голову так действует? Французская революция ничему не научила? Нельзя силой разгонять этих людей, которые в исступлении кричат во здравие императора.

Пока в толпе нет сакральной жертвы, пока народ не обезумел, почувствовав запах крови, она относительно