— Я один. Еще тебе скажу… Заговор раскрыли и Пален схвачен. Так что я вообще один, — Федор подошел и обнял Ольгу, не преминув при этом помять ее ягодицы.

Жеребцова согнула в локтях руки, приподняла их, чтобы не казаться мужчины, и скривилась, терпя грязные домогательства казака. Она чувствовала себя способной перевербовать мужика, сделать его своим. Отдаться нужно при этом? Что ж… Главное, чтобы никто не узнал о ее позоре. А для этого, когда она ступит на борт шхуны, нужно приказать быстро убить нахала. У нее есть свои люди, своя охрана. Кстати, а где она?

— А где мои люди? — спросила Ольга, когда Федор без всякого «пардону» залез к ней в декольте и выудил от туда весьма аппетитную грудь.

— Да все с ними в порядке, — не отрывая взгляда от раскрывшейся прелести, говорил Федор. — На корабле они сейчас. Одного я приголубил, да связал. Не извольте, милая барышня беспокоиться.

Дымов, как заправский исследователь, мял упругую грудь Ольги, чуть ли ее не выворачивая и рассматривая ее со всех сторон и со всеми подробностями.

— Годная ты девка, так бы и женился, — усмехнулся казак. — Ну так что делать будем? Цыцку мять, али еще чего помнем?

— Ты поедешь со мной? Я хорошо, очень хорошо заплачу, — спрашивала Ольга, перебарывая свой страх и отказываясь принимать свой позор.

— С тобой? Да куда скажешь. Я нынче вольная птица, а коли сто рублей дашь еще, так соколом вокруг тебя виться стану, да всех мышей отпугивать, — сказал Федор, стараясь развязать рюшечки и ленточки на платье Жеребцовой.

— Я сама, увалень ты этакий, еще не ровен час платье порвешь, а у меня гардероб тут скудный, — проворчала Ольга и стала раздеваться.

Федор присел на кровать, деловито, как «баре» заложил ногу на ногу и стал наслаждаться картиной, как из многих одежд постепенно появляется красивое тело еще не старой женщины, но уже явно опытной.

— Иди сюды! — прорычал Федор и притянул к себе Ольгу.

Она, уже полностью обнаженная, оказалась рядом с подушкой, под которой был пистолет. Женщина, не обращая внимания не мужланские «ласки», начала нашаривать рукой оружие. Только что были мысли о вербовке, а теперь только об убийстве.

— Да оставь ты этот пистоль! — сказал Федор, отвернул подушку и достал пистолет, сразу же бросил его в дальний угол. — Не отвлекайся!

Сказав это, Федор уложил Жеребцову и лихо… Она не сразу и осознала, что ее уже пользуют. Нет, Ольге не понравилось. Настолько в ней было укоренено понимание мужика, как грязного, глупого, почти животного, что она не могла думать иначе. А вот Федору было, видимо, очень даже неплохо.

Он крутил Жеребцову, и по разному… пыхтя и похлопывая по белоснежным, чистым и без единого прыща, ляжкам. Ольга же оставалась безвольной куклой, отключив почти полностью свое сознание.

— Нет, ну хватит уже! — в комнату зашел еще один мужчина.

Расширенными глазами, лежа на спине на кровати, пока Федор продолжал «корпеть» над телом, Ольга взирала на новое действующее лицо. Она тихо плакала и ненавидела себя. Привыкшая повелевать мужчинами, Жеребцова, впервые оказалась в такой ситуации, когда растерялась и не могла понять, что делать дальше.

— Командир, ну дай же попользовать. Бабенка же хоть куда, сам говорил, что не жалеть, — взмолился Федор, не прекращая свои телодвижения.

— Ты пользовать ее можешь часами, а время дорого, — сказал Богдан Стойкович, серб, стоявший у истоков становления корпуса стрелков Сперанского.

В комнату зашел еще один мужчина, третий. Он замер, взирая, как Федор «трудится». Лавр был молод и только несколько раз был с женщиной, а тут…

— Что замер? Готовь героину, будем из девки делать податливую животину, — сказал Богдан и уже обратился к Ольге, продолжавшей тихо плакать. — Что, заговорщица, будем сразу говорить, как получить нам два миллиона фунтов, али артачиться будешь?

— В сумке деньги, — пропищала Ольга, пытаясь сбросить с себя Федора, но того даже командир уже не спихнул бы, так мужик увлекся.

— Это, девонька, не то, про эти деньги я даже не говорю, они уже наши. А вот два миллиону нужно в Англии как-то забирать, — сказал Богдан, наблюдая, как Лавр готовил наркотик к применению.

* * *

Петербург

4 марта 1799 года

Газеты взорвали общественность. Статьи были уже готовы до начала всех событий и мне оставалось только лишь подкорректировать некоторые нюансы, определить подробности, которые следовало бы осветить, а что и умолчать. Первое впечатление — оно главное, оно задает тон для дальнейшего осмысления. Потому пришлось быстро, но от того не менее тщательно, переработать формулировки и применить нужный уровень пафоса и сакральности, мистификации. Благо, мои писательские навыки только росли, я чувствовал текст.

Информация — это такое оружие, обращаться с которым нужно крайне осторожно, будто сапер устанавливает мину, или же обезвреживает ее. В нашем случае — фугас получился несоразмерно военным достижениям современности, все же даже тротил пока мир не узнал, не говоря об атомном оружии. А выходило, что взрывы предполагались в десятки килотонн человеческих сознаний и эмоций.

День Отведения Господом — такой праздник учреждался отныне и объявлялся обязательно нерабочим днем. Русскому же человеку чаще всего безразличны праздники, во время которых нужно трудится. А вот, когда можно отдохнуть — так все в зачет.

В зачет шло, действительно, все: и то, что государю ангел «нашептал», что есть заговор, что ни один из заговорщиков, как не стремился поднять руку на царя, у него ничего не выходило. Упоминался эпизод с воскрешением Безбородко. Было написано в духе «нельзя говорить с утверждением, но слишком много эпизодов, чтобы не только задуматься, но и уверовать».

Император был деятельным и, чтобы показать государю, что без него и муха взлететь не может, я таскался к Павлу даже со статьями в газеты. Это позволяло создать у монарха иллюзию, что именно он принимает решения, что, как и было ранее, слово государя звучит громче любых звуков, даже звука толпы, иступлено поющей «Боже Царя храни!»

Тут был и психологический момент. Если человек во время стресса только и думает о том, что он сделал не так, или чем заслужил такие кары от Господа, то обязательно найдет причины в себе, и займется самобичеванием, переживанием о своей несостоятельности. Нет, такой государь России не нужен. Холодный разум, или, учитывая некоторую специфику