– А что ты себе думаешь! И переступлю!

Двое то ли слуг, то ли ближников Ригномера – возчик и ещёодин, явившийся с клеткой, – немедля приблизились к венну и схватили егоза плечи, пытаясь оттеснить прочь.

Волк не двинулся.

– Вели им убраться, – сказал он. – Это наш стобой спор.

Народ тем временем подался в стороны, освобождая нечто вродевторого Круга, только поменьше. Тхваргхел же оглянулся на своего хозяина, потомвеличественно улёгся. Пускай эти глупые двуногие сперва разберутся между собой,говорил весь его вид. А потом, если не сумеют договориться, уступят местонастоящим бойцам…

– Выкиньте отсюда этого мальчишку! – рявкнулБойцовый Петух. – Наскучил!

Он мог бы уже заметить, что двоим рослым прислужникам никакне удавалось спихнуть Волка с места, но не заметил. Как и того, что Винойр дажене думал бросаться побратиму на помощь, – стоял себе да посмеивался,сложив на груди руки.

– Так-то ты, Ригномер, – укорили из толпы, –чтишь того, кому сам сулил первую честь и первую ставку!

– Взялся спорить – спорь до конца! – поддержали сдругой стороны.

– Нам кричал, что у нас мужества не хватает, а сам наслуг дело переложил!.. – выкрикнули издалека, из-за спин.

А Волк не стал ничего говорить. Просто сделал некоедвижение, выверенное и короткое, о котором сторонний наблюдатель сказал бы«тряхнул плечами», не ведая, что удостоился лицезрения грозного боевогоприёма, – и слуги, думавшие, что крепко держат парня, полетели на землю.Полетели неловко и неуклюже, да притом ещё умудрились крепко стукнуться лбами.

– Это наш с тобой спор! – ровным голосом повторилвенн.

– Ах так?.. – Бойцовый Петух спрыгнул с козел иобманчиво медленно, вразвалочку двинулся на Волка. – Да кто ты таков,чтобы я ещё с тобой спорил? Я таких, как ты, ногой с дороги отпихиваю…

И, противореча только что сказанному, дёрнул из ножендлинный сегванский меч. Народ, кто близко стоял, торопливо шарахнулся встороны. Когда обнажают мечи – уноси ноги подальше!

Был бы Ригномер чуть менее распалён – и он вспомнил бы, чтоВолк полных три года прожил в крепости, а значит, навряд ли впустую ел хлеб,обучаясь у тамошнего Наставника. Вспомнил бы он и пересуды, ходившие в городепосле каждого прибытия корабля из-за моря, то бишь после очередной потасовки вприбрежных харчевнях. Вспомнил бы и сообразил, что с Волком, носившим славулучшего ученика, связываться стоило навряд ли…

Но – не вспомнил. И не сообразил. Это потом он обрушится наприслужников, отчего, мол, вовремя не остановили его, а те станут оправдываться– да когда ж, сами только-только поднимались с земли… Но это потом, а пока оннеудержимо ринулся на венна, замахиваясь мечом для нешуточного удара:

– Сказано, с дороги уйди…

Не далее чем к вечеру рассказ об этой сшибке, украшенныйвсеми подробностями, дойдёт до Наставника, и тот – не вслух, про себя, но давнознающие его сразу поймут – похвалит ученика. И всего пуще за сдержанность. Иботин-виленская Правда, весьма милосердно взиравшая на любителей почесать кулаки,вынувшего меч отнюдь не гладила по головке. Торговому городу потребен на улицахмир. А какой мир, если мечами станут размахивать? Да потом ещё мстить исудиться за отсечённые руки и ноги?.. Потому-то, если человек, первымвздумавший в пылу ссоры рубить супротивника, тут же погибал или бывалискалечен, – любой тин-виленский судья выносил приговор, утверждавший, чтозабияка сгубил себя сам. За него воспрещалось мстить, за него даже не назначаливыкуп, обычно выплачиваемый замирения ради…

Вот и получалось, что своим ударом Бойцовый Петух простоотдал себя на расправу. Бери и делай, что хочешь, всё равно никто не накажет.

То есть, конечно, – если сможешь.

Ну а Волк мог. Ой мог!..

Мог без большой натуги зарезать Ригномера его же мечом,опрятно вынутым из руки. Этот приём был давно постигнут всеми справнымиучениками. Не выучен, но впитан исконным разумом суставов и сухожилий, темсамым, благодаря которому мы не падаем, болтая ногами на верхней жерди забора.Мог Волк переломать Бойцовому Петуху половину костей, а напоследок – или прямосразу, на выбор, – свернуть голову. Мог ещё тридцатью тремя способамиунизить его, покалечить, вовсе убить…

Не стал.

Волк выбрал совсем иной и, наверное, самый действенныйспособ в корне прекратить свару и притом добиться желаемого. Вот только, какэто часто в подобных случаях почему-то бывает, оказался этот способ наиболеетрудным для него самого. «Что же, вот заодно новое умение и испытаем…»Мелькнувшая мысль пришлась очень некстати, и Волк сразу выдворил её изсознания, взамен призвав этакое удалое равнодушие: да какая разница, получитсяили не получится и что скажет народ?! По большому-то счёту никакой разницы нет…

Быть может, Наставник, случись он здесь, кивнул бы ему содобрением. А может, наоборот, попенял бы за увлечение внешней сторонойдела, – ведь в случае удачи Волк именно отклик стоявших вокруг собиралсяиспользовать к своей выгоде.

Это, впрочем, тоже никакого значения не имело…

…На самом деле рассуждения Волка длились долю мгновения,пока совершался удар. А если уже с полной скрупулёзностью придерживаться истины– он и не рассуждал вовсе, ибо тому, кто принимается рассуждать под занесённыммечом, приходит очень быстрая смерть.

Волк просто – действительно просто, если уметь, – вошёлв движение Ригномера и чуть продолжил его, а потом…

Потом его пальцы обхватили острый, хорошо отточенный клиноки сомкнулись на нём. Нет, Волк не ловил вражеское лезвие между сомкнутымиладонями, что тоже иногда делают; он взял его, как берут палку, и удержал; иБойцовый Петух с изумлением обнаружил, что не может не только ударить, но дажеи просто высвободить меч. Сегван стоял в нелепой, некрасивой позенезавершённого движения. И с большим трудом удерживал равновесие. Чтобы зановоего обрести, надо было выпустить рукоять. А этого Ригномер, ясное дело,позволить себе не мог.

Его гневный запал не то чтобы испарился, но стал отчётливобессильным. Он попробовал выдернуть у Волка клинок. Ничего не получилось:проклятый мальчишка держал крепко. И его пальцы почему-то не падали отрезаннымив траву. Даже крови не было видно. И, не в силах уразуметь, что же случилось икак вообще может такое быть, Ригномер ляпнул первое, что явилось на ум:

– Пусти! Отдай меч!

Ляпнул и сам ощутил, до какой степени глупо это прозвучало.Народ, стоявший кругом, начал смеяться. И, кажется, первыми и всех громчезахохотали корабельщики-арранты, пришедшие посмотреть собачьи бои, которымидалеко славилась Тин-Вилена.

Аррантам нравится считать свой народ самым разумным ипросвещённым на свете. Во всяком случае, они немало преуспели, убеждая в томближние и дальние племена. Оттого кое-кто (обыкновенно – сам не имевший с нимиособого дела) даже склонен полагать слово «аррант» едва ли не близнецом слову«учёный». Так вот, посмотрел бы этот кое-кто на смеющихся мореходов, на ихзагорелые, отчаянные, щербатые рожи, сияющие предвкушением бесплатного зрелища!Волку почудились знакомые голоса, он покосился… Точно! Корабельщики были тесамые, с которыми судьба свела его в ночном переулке.