На бывшей лодье Зоралика теперь хозяйничали комесы Винитара.В бою они полностью очистили вражеское судно. То есть попросту перебилипротивников до последнего человека. Нет, сыновья Закатных Вершин были не изтех, кто сомневается в одержанной победе до тех пор, пока дышит хоть одиннеприятельский воин. Если бы Зоралик явил настоящее мужество, возможно, ему икое-кому из его людей досталась бы пощада, – ведь грех убивать отважногонедруга не по святому праву мести, а просто ради убийства. Но вскоре послетого, как корабли столкнулись и началась рукопашная, кто-то из воинов Винитараувидел на палубе красивый шлем с золотой полоской на стрелке, кольчугу,отделанную на груди опять-таки позолотой… и меч, вдетый в богатые ножны.Оружие, могущее принадлежать только кунсу! И притом – кунсу, жаждущемуутвердиться!.. Доспех был спрятан в укромном уголке под скамьёй, – еговыбило оттуда сотрясение при ударе кораблей. Видно, тот, кто прятал его, простоне успел добраться до трюма, а выкинуть за борт не позволила жадность. Вдругвсё же доведёт судьба победить, так зачем загодя лишаться богатства?..

«Я бы понял вождя, который перед боем сбрасываетдоспех, – сказал тогда Винитар. – Презирающий смерть достоин похвал.Но бросить меч? Это может означать только одно: Зоралик в случае поражениябоится быть узнанным…»

Так оно впоследствии и оказалось. Когда кончился бой ивоины, ходившие за недостойным вождём, отправились скитаться по отмелямХолодной реки, Винитар обнаружил, что в сражение, несмотря на сугубый запрет,успел ввязаться старик Аптахар.

«Тебе, я смотрю, одной руки многовато!» – хмуро заметилмолодой вождь, глядя, как Рысь перевязывает Аптахару плечо.

«Давненько не получал я добрых боевых ран, – с законнойгордостью отвечал старый воин. – А ты, сынок, прежде чем бранить меня,знай: я зарубил врага, целившегося тебе в спину. Вот он лежит, сам посмотри!»

По совести молвить, Винитара даже в толкотне и сумятице бояне очень-то просто было достать со спины, и Аптахар знал это не хуже него.

«Где?» – спросил Винитар больше для того, чтобы доставитьему удовольствие. И склонился над человеком, распростёртым около мачты. Убитыйдействительно держал в руке лук, хотя колчана у него на боку не было. Этозаставило Винитара присмотреться внимательнее, и тогда он заметил, что сапогивоина были расшиты драгоценными шелками Мономатаны – красным, зелёным изолотистым. Отсутствие колчана сразу стало понятно. Недостойно вождя идти в бойс луком: оружие, убивающее издалека, не для кунса. Его оружие – святой меч,справедливый кинжал…

«Насчёт боевых ран ты хорошо сказал, дядька Аптахар. А я ещёдобавлю: и славных ударов не наносил!»

Тяжёлый и длинный, почти в локоть длиной, боевой ножАптахара начисто перерубил прочную кибить[8] лука и уже наизлёте бешеного размаха глубоко рассёк шею стрелка. Вот на какие подвигиоказался способен однорукий калека, усмотревший, что воспитаннику угрожаетопасность!..

«И в самом деле похож на Забана, – продолжал Винитар,рассматривая тяжёлое лицо, ястребиный нос и рыжеватые с густой проседью волосыЗоралика. – Может, тот ему и вправду отец?»

Смерть не сумела стереть с лица павшего выражение жестокойобиды. Когда клинок Аптахара перерубил ему шейные жилы, он ведь успел осознать,что умирает, и умирает бесславно.

«Отец? – фыркнул Аптахар. – Значит, не станутговорить про Забана, будто он сумел родить хорошего сына!..»

…Теперь Винитар вспоминал эти слова и поневоле раздумывал,скажет ли кто-нибудь то же самое про его собственного отца. Раздумья, правдусказать, получались невесёлые. Винитар смотрел на чёрные, с широкой серебрянойоторочкой тени облаков, скользившие по лику луны, и вспоминал, как впервыеувидел чужую кровь у себя на руках. Ему было тогда одиннадцать зим, и один изкомесов отца за пивом сболтнул, что-де кунсу следовало бы взять в жёнынастоящую сегванку, скажем с острова Печальной Берёзы, а не какую-то неженку сБерега, еле-еле выродившую единственного сына. Да и тому, мол, умудриласьпередать свои глаза, а не мужнины…

«Чем рассуждать о чужих глазах, поберёг бы свои», –ровным голосом сказал ему сын этой неженки. И, не озаботившись подхватить хотябы нож со стола, хладнокровно и точно ткнул воина в лицо просто рукой –пальцами, сложенными «лезвием копья». Именно хладнокровно, а не в порывевспыхнувшей ярости. Его матери давно не было на свете. Она умерла девять зимназад, пытаясь родить второго ребёнка. А отец не торопился с новой женитьбой,поскольку ледяной великан всё необоримее придавливал остров, и кунс подумывал опереезде на Берег.

«Эй, уймись! – прикрикнул отец на разъярённого воина,зажимавшего рукой изувеченную глазницу. – Подумаешь, мало ли одноглазых насвете!.. – И повернулся к сыну, чтобы едва ли не впервые расщедриться напохвалу: – А ты, как я погляжу, не такой уж никчёмный, как мне раньшеказалось…»

Плох тот вождь, который скверно разбирается в людях. НоБогам оказалось угодно, чтобы кунсу Винитарию по прозвищу Людоед выпалоошибиться в собственном сыне. Всего год спустя, когда они уже жили на Берегу,мальчишка вконец разочаровал отца, наотрез отказавшись участвовать в ночномнападении на соседей-веннов, справлявших наречение имени одному из своихсыновей.

«Я помню наши сказания. У того, кто нападает ночью, нетчести», – заявил молокосос прямо в глаза кунсу. За что был избитнемедленно и безо всякой пощады. Мало ли что случается между отцом и сыном,пережили и схоронили!.. Но, как потом оказалось, давней стычки так и не забылни тот, ни другой. Миновало ещё несколько зим, и юный Винитар покинул отца,отправившись в глубину Берега. Туда, где справным воинам обещали достойнуюслужбу могущественные властители страны Велимор. Люди говорили, старого кунсане удивил отъезд сына. И даже не особенно огорчил. Гораздо больнее ударило егото, что с Винитаром – это сухим-то путём! – ушла чуть не вся морскаядружина, некогда приведённая Людоедом с острова Закатных Вершин, и остался кунсв только что выстроенном замке едва ли не с одними наёмниками.

А ещё через несколько зим…

Многим по всей справедливости гордятся славные тин-виленцы,и в том числе – закатами, осеняющими их город. Ясное дело, не всякий закат вТин-Вилене удаётся красивым, но если уж удаётся, то многие соглашаются, чтоподобного в иных местах не найти. И даже в Аррантиаде, чьи жители бахвалятсякрасотами своей земли так, словно сами их создали.

Весной тин-виленское солнце долго не может успокоиться захребтами, оно касается пиков и на время пропадает из глаз, потом сновапоказывается между вершинами. Свет его в это время неистово ярок, и горыпредстают сплошной зубчатой тенью, и невозможно отделаться от мысли, будто там,за чёрной стеной, и есть уже самый край мира. Бессильно шепчет рассудок, чтоЗаоблачный кряж отграничивает не иномирье, а всего лишь Озёрный край, где стоятпоселения и живут обычные люди, и там в это самое время ловится рыба, чинятсясети, варится пища. Закат в Тин-Вилене – не та пора, когда хочется слушатьдоводы разума… А после солнце совсем уходит за горы и разливается позади нихмедленно стынущим заревом, сперва алым, потом малиновым и наконец –пепельно-голубым. И, пока это длится, наступает некоторый миг, когда горыначинают испускать своё собственное свечение. Каждый пик, каждый склонокутывает полоса нездешнего пламени. Золотого на алом. Алого на холодноммалиновом. Ускользающего малинового – на пепельной синеве…