Сев в машину, я ойкнула и сказала:

– А где Глафира?

Свин, устроившийся на переднем сиденье, заржал.

– Не узнаешь?

Брюнетка, сидевшая около меня, растянула в улыбке большиекроваво-красные губищи, поморгала карими глазами и чуть хрипловатым голосомпротянула:

– Хай!

– Хай, – машинально ответила я и спросила: – Акого нужно узнавать?

– Митьку, – хрюкнул Свин и пихнул шофера в плечо.

– Вот же он, – недоумевала я, – и кудаподевалась Глаша?

– Сногсшибательно, – резюмировал продюсер, –она около тебя сидит!

Я уставилась на брюнетку, та подмигнула мне.

– Это… ты? – вырвалось у меня. – Не можетбыть!

– Лися постарался.

– А с голосом что?

– Вот блин, охрипла чуток!

– Ну… а почему глаза карие?

– Это линзы.

– Да?

– Не верит, – взвизгнула Глафира, – супер!Народ сляжет! Все газеты нам обеспечены! Да я это, я! Вот гляди, след от ожога!

Я уставилась на обнаженную руку Глаши, действительно…

– Можно пощупаю?

– Еще плюнь и потри, – хмыкнула она.

– Хватит базлать, приехали, – сообщил Свин.

Когда мы вышли из машины, певицу утащила толпа народа. Уменя выхватили ящик с гримом, сумку, портпледы и велели сидеть тихо натабуретке. Я послушно устроилась на жестком сиденье и привалилась спиной кдереву.

Снимать клип собирались на природе, режиссер выбралсимпатичную лужайку, покрытую зеленой травкой. Палило солнце, было очень жарко,где-то высоко в небе щебетали птички, изредка моего лица касался легкийветерок.

Съемочная группа толпилась вокруг всяких приборов.

– Ну, звезда моя, ты готова? – заоралрежиссер. – Эй, кто-нибудь, поторопите ее, натура уходит! Мне вон та теньне нравится! Сколько можно одеваться! У нее что, три задницы?

– Нечего орать, – ответила Глафира, выходя израсположенного рядом микроавтобуса.

Я бросила взгляд на певицу и чуть не свалилась с колченогойтабуретки. Стройная Глаша напялила шубу из соболя, длинную, до щиколоток.Застегивалось одеяние лишь до пояса. Когда Глафира сделала шаг, полы разошлисьв разные стороны и стала видна коротенькая ярко-красная юбчоночка исапоги-ботфорты. На иссиня-черных волосах моей хозяйки сидела шапка-ушанка,верхний отворот которой украшала россыпь стразов.

– Где снег? – завопил режиссер.

Я почувствовала себя участницей пьесы абсурда. Какой снег?Они что тут, все с ума посходили? Одна стоит в шубе и ушанке, второй желаетвидеть белые хлопья, валящие с неба. На улице жаркий июнь! Сейчас Свин вызоветпсихиатрическую перевозку.

– Да, – капризно топнула ножкой Глафира, потомповернулась к режиссеру. – Меня торопили, а сами! Непорядок, Гена! Язвезда!

– Снег, живо! – замахал руками Гена.

Я вцепилась в табуретку.

– Только не нервничайте, – пробасил один изпарней, стоявших возле какой-то непонятной штуки.

Затем он нажал кнопку, взял шланг… Мигом из него полиласьобильная пена. Через пару секунд лужайка стала похожа на опушку зимнего леса.

– Что они делают? – спросила я у шофера Мити,который меланхолично курил на редкость вонючую сигарету.

– Клип снимают, – пожал тот плечами, – напесню «Зима души». Снег им нужен, вот и наваливают.

– Но почему же зиму снимают летом?

Митька пожал плечами:

– Хрен их разберет. А в декабре Глашка в купальнике понабережной бегала, тогда про август пела.

– Интере-есно, – протянула я.

– Всем заткнуться! – рявкнул Гена. – Мотор,пошла, пошла!

Глафира выскочила в центр лужайки, раскинула руки,завертелась, словно юла, и противным, слабым дискантом завела:

– В моей душе зима, зима, там нет тебя, тебя…

Я изумилась до глубины души. Секундочку, а где же звук?Сколько раз я слышала Глафиру, и все время у нее был не слишком большой, новполне приятный голос. И потом, она сейчас фальшивит. Мой слух улавливает…Минуточку, похоже, у меня есть слух. может, я училась музыке?

– Стоп, стоп, – заорал Гена, – всех уволю нафиг! Где фонограмма? Где?! А? Все сначала!

Глафира отошла на стартовые позиции.

– Мотор, пошла, живо, радость на лице, счастье, –командовал Гена, – работаем!

Из автобуса грянула музыка, чистый, правильный голос завел:

– В моей душе зима, зима…

Я вздохнула. Похоже, в шоу-бизнесе сплошной обман. Поют подфанеру, говорят не то, что думают, цвет волос, глаз, эмоции – все неправда.

– Где счастье? – вопрошал Гена. – Хватай снеги умывайся! Ты в восторге.

Глафира зачерпнула было пригоршню пены и тут же сотвращением отбросила.

– Фу, воняет.

– Стоп! Сначала!

– Не хочу этим умываться.

– А надо.

– Ни за что.

– Делай как велят.

– Не буду.

Чуть не зарыдав, Глафира кинулась к автобусику и исчезлавнутри.

– У нас обострение звездности, – перекосилсяГена, – о боже! Очень тяжело настоящему мастеру! Одни истерички кругом.Живо выгоните идиотку, поддайте снегу, немедленно! Свет уходит! Солнышко мое,суперстар, ну постарайся!

Последняя фраза, сказанная совсем иным тоном, чемпредыдущие, относилась вновь к появившейся на лужайке Глафире.

Действие повторилось во второй раз, третий, четвертый,пятый… У меня заболела голова. «Снег» нестерпимо вонял, музыка гремела,режиссер орал. Через два часа после начала съемок я от всей души пожалелаГлафиру. Ей-богу, никаких денег и славы не захочешь, если требуется такаяадская работа!

– Хватит, – взвыл Гена, – теперь конец. Глашасрывает шубу, падает лицом в снег, ее заносит метель. Ах черт, красивая картинабудет!