А ненасытному любовнику мерещилось, что под ним прогибаетсяполотняный фюзеляж, трещат распластанные крылья и во все стороны летятвыдранные с мясом гайки.

– Тебе тоже так хорошо? – со счастливым смехомпролепетала женщина, когда чудо-кавалер замотал головой и издал торжествующийрев.

А это Зепп трубил по-слоновьи. Он взял Зосю за виски,потерся о ее носик своим – нет не носом, а хоботом.

Она снова захихикала.

– Ты самый лучший мужчина на свете!

Потом, как и положено, неверную невесту охватили мукираскаяния.

– Я плохая. У меня жених, а я лежу с другим мужчиной.

– Любишь его? – лениво поинтересовался Зепп.

– Совсем нет. Но он порядочный человек. И обещалжениться. Ты ведь на мне не женишься?

Он покачал головой.

– Волшебникам жениться нельзя.

Тут Зосе бы обидеться – как же это он даже в постели, извежливости, не хочет соврать, но такая она нынче была слабая и глупая, чтотолько вздохнула.

Сказала:

– Ну и пусть!

И сжала свое мимолетное счастье в объятьях.

В тот же день фон Теофельсу пришлось пожалеть о том, чторазработанный им маневр проходил через постель пани Зоси.

С женщинами что плохо? Все время недооцениваешь степеньидиотизма, в который их вгоняет страсть. В этом состоянии они бывают способнына опасные и даже саморазрушительные поступки.

Ну вот, казалось бы, чего дуре еще? Жених есть, никуда не делся.Появился любовник, который ни на что, кроме твоего мяса, не претендует плюсдарит дорогие подарки. Наслаждайся жизнью, пока удается, и молись только ободном: чтоб все было шито-крыто.

Это Зепп так рассуждал, будучи человеком логичным. А что тамсебе думала кельнерша и думала ли вообще – загадка.

Во всяком случае, после обеда, когда Зепп сидел в кабинедвухместного «вуазена» и ждал Грубера (они должны были лететь вместе), Зосяпреподнесла своему возлюбленному тревожный сюрприз.

– Ты что так долго? – накинулся Теофельс на Тимо,бережно прижимавшего к груди крепкий фибровый чемоданчик.

– Фаш фройляйн… парышня меня тершал. Просиль даватьписьмо.

Грубер с явным неодобрением протянул сложенный листок, откоторого пахло сладкими духами.

Зепп выругался, развернул.

«Приходи. Истаскавалася. Зоська», – было написано набумажке крупным детским почерком, а внизу нарисовано сердечко, похожее напышный зад, из которого почему-то торчит стрела.

Чертова прорва! И когда она только успела истосковаться?Хуже всего, что не побоялась довериться незнакомому солдату. Совсем у бабымозги растаяли. Не испортила бы всё, идиотка!

Гауптман хотел разорвать компрометирующую записку на мелкиекусочки, но не успел – к аэроплану приближался командир авиаотряда.

– Неурочный вылет, Михаил Юрьевич? Почему с механиком?

– Что-то волнуюсь перед смотром. Пусть мой Тиимопослушает, как ведет себя мотор на высоте. На тысяче семистах начинаетсякакой-то стук.

– Зачем вам подниматься на тысячу семьсот? Ваше делозавтра – продемонстрировать несколько фигур пилотажа на пятистах, а потомпроизвести показательную фотосъемку на время.

– Я должен быть полностью уверен в машине. Кроме того,если не возражаете, фотографировать со мной полетит тоже Тиимо. Хочу, чтоб онпоупражнялся с камерой.

– Как угодно. – Полковник смотрел на чемоданчик. –Инструменты?

– Так точно, фашсковородь, – деревянным голосомответил Грубер.

– Ну, легкого взлета, мягкой посадки.

В Особом авиаотряде подготовка продолжалась до глубокойночи, а в специальной зоне обслуживающий состав не ложился совсем. «Муромца»чуть не всего разобрали, проверили, почистили, смазали, потом собрали вновь.Работой руководил сам механик. В полночь трое остальных членов экипажаотправились спать, чтобы набраться сил перед завтрашним днем, а Степкин всёпестовал свое исполинское детище. Но к третьему часу ночи уже и он не знал, чемсебя занять: все было в идеальном порядке.

Вокруг освещенной прожекторами машины стояли четверочасовых. Бак был заправлен, масло залито, всё, что надо, – смазано, чтонадо – подкручено, каждый из четырех моторов проверен по нескольку раз.

Пора было отдохнуть и механику. Ему завтра тоже предстоялоподниматься в воздух. Мало ли что случится в небе. Нужно, чтоб голова быласвежей и руки не дрожали.

Оставив в ангаре перепачканный комбинезон и смыв грязь,зауряд-прапорщик пошел к офицерскому дому. Он очень устал, но знал, что незаснет – будет лежать и мысленно всё осматривать да ощупывать своего «Илюшу».

Из темноты кто-то шепотом позвал механика:

– Фаш плагороть!

Там стоял долговязый, нескладный солдат. Кажется, Степкинего видел среди техников авиаотряда.

– Ты кто?

Дылда молча протягивал какую-то бумажку.

«Приходи. Истаскавалася. Зоська», – прочелзауряд-прапорщик, посветив фонариком. И всю усталость как рукой сняло. Никогдаеще невеста не писала ему так прочувствованно, так страстно! Видно, тожеволнуется из-за завтрашнего.

На сердце у Степкина стало тепло. И даже горячо.

– Она передала? – Он поцеловал листок. –Люленька моя. Истосковалась! Эх, черт! Да как же я отсюда выйду? – Механикоглянулся на ворота, у которых со вчерашнего дня был выставлен усиленныйкараул. – Не пойму, как ты-то сюда пролез?

Солдат поманил его за собой.

Повел вокруг казармы, вдоль забора. Наклонился, да вдругсдвинул в сторону одну из массивных досок.

Колебался Степкин недолго. Честно сказать, нисколько неколебался. Все равно ведь не уснул бы – сам это знал. А тут…

– Спасибо тебе, милая душа. Отблагодарю.

Он обнял посланца любви, протиснулся через лаз и побежал всторону деревни, неуклюжий, распираемый любовью.

Любовники лежали в кровати и начинали разогреваться дляанкора, когда раздался нетерпеливый стук в окно.

– Люленька, это я! Открой!

В сторону крыльца протопали быстрые шаги.

– Степкин! – вскинулась Зося. – Езус-Мария,какой ужас!