С тех пор редко когда телевизионные передачи казались имтакими же интересными, как в тот день.

Мэри вошла, застав его смотрящим телевизор с пустым бокаломиз-под виски в руке.

– Твой обед готов, Барт, – сказала она. – Хочешь, я принесуего тебе сюда?

Он взглянул на нее, размышляя, когда же именно в последнийраз он видел у нее на губах улыбку-вызов… Наверное, в тот же самый день, когдамаленькая черточка между бровей превратилась в постоянную морщинку, в шрам, втатуировку, неизгладимую метку прошедших лет.

О странных вещах ты начал задумываться, – сказал он самомусебе. – Раньше тебе даже в голову такое бы не пришло. Что это с тобой, скажи намилость?

– Барт?

– Давай поедим в столовой, – сказал он. Поднявшись, онвыключил телевизор.

– Хорошо.

Они сели за стол. Он посмотрел на еду на алюминиевомподносе. Шесть маленьких отделений, и в каждое втиснута какая-то гадость. Мясообильно полито подливкой. У него сложилось впечатление, что во всех готовыхобедах мясо всегда полито подливкой. Без подливки оно выглядело бы голым, –подумал он и по непонятной ассоциации вспомнил свою мысль по поводу ЛорнаГрина: «Парень, я сниму с тебя скальп живьем».

Но на этот раз фраза не позабавила его. Наоборот, даженемного испугала.

– Чему эдо ды дам улыбался в гостиной, Барт? – спросилаМэри. Он простуды глаза у нее покраснели, а нос был похож на мороженую редиску.

– Не помню, – ответил он, и в голове у него промелькнуламысль:

Сейчас я закричу, кажется, закричу. От горя по тем вещам,которые ушли и никогда не вернутся. От тоски по твоей улыбке, Мэри. Простименя, пожалуйста, но сейчас я закину голову и закричу от тоски по улыбке,которая больше никогда не появится на твоем лице. Ты не будешь возражать, ведьправда?

– Ты выглядел очень счастливым, – сказала она. Против своегожелания, ибо это было тайной, а этим вечером он чувствовал, что ему необходимоиметь тайны, так как душа его стала похожа на мороженую редиску, совсем как носу Мэри, – против своего желания он сказал:

– Я думал о том, как мы собирали бутылки, чтобы набратьденег на наш первый телевизор. Напольная модель фирмы «АрСиЭй», которую мыкупили в Джона.

– А, об этом, – сказала Мэри и шумно высморкалась в платок.

Он наткнулся на Джека Хобарта в продовольственном магазине.Тележка Джека была доверху набита морожеными продуктами, консервами, которыедостаточно только разогреть и можно подавать к столу, и большим количествомпива.

– Джек! – воскликнул он. – Что это ты тут делаешь? Откуда тывзялся?

Джек чуть-чуть улыбнулся.

– Видишь ли. Дело в том, что я еще не привык к новыммагазинам у нас в округе. Вот я и подумал…

– А где Эллен?

– Ей пришлось улететь в Кливленд, – ответил Джек. – Ее матьумерла.

– Господи, мне так жаль, Джек, примите мои соболезнования.Это произошло внезапно?

Покупатели сновали вокруг них взад и вперед, освещенныехолодным светом люминесцентных ламп. Из спрятанных колонок раздавалась музыка –какие-то старые песенки, которые никогда толком не можешь узнать. Мимо нихпрошла женщина с доверху наполненной тележкой, таща за собой трехлетнего малышав синей парке с размазанными по рукавам соплями.

– Да, внезапно, – сказал Джек Хобарт. Он улыбнулсябессмысленной улыбкой и взглянул в свою тележку. В ней лежала большая желтаякоробка с надписью:

ТАРЕЛОЧКА ДЛЯ ВАШЕЙ КОШЕЧКИ

Используйте и выбросьте!

Гигиенично!

– Очень неожиданно. Конечно, она чувствовала себя неважно,еще бы – в ее-то возрасте, но она думала, что это… Ну, вроде как, остаточныеявления из-за изменившегося образа жизни и все такое прочее. А это оказалсярак. Они разрезали ее, заглянули ей в нутро, да тут же и зашили обратно. Тринедели спустя она умерла. Эллен очень тяжело переживает ее смерть. К тому же,ты понимаешь, она всего лишь на двадцать лет моложе ее.

– Да, – сказал он. – Я понимаю.

– Вот она и поехала в Кливленд на некоторое время.

– Да, вот оно что.

– Да, вот так.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись стыдливой улыбкой,которая обычно появляется у людей при известии о смерти не очень близкого имчеловека.

– Как там обстоял дела? – спросил он. – В северной частигорода?

– Ну, сказать по правде, Барт, люди там выглядят не очень-тодружелюбно.

– Серьезно?

– Ты ведь знаешь, что Эллен работает в банке?

– Да, конечно.

– Ну, так вот, в нашем районе многие женщины добирались вгород на машинах сообща – я сам давал Эллен ключи от нашей машины каждыйчетверг. Это был ее взнос. В северном районе тоже так делают, но все этиженщины – члены какого-то клуба, в который Эллен имеет право вступить, толькопрожив в этом районе целый год.

– Знаешь, Джек, это очень похоже на дискриминацию, вот что ятебе скажу.

– Да катись они все в жопу, – сердито сказал Джек. – Элленне вступит в их гребаный клуб, даже если они на коленях приползут к ней истанут умолять ее об этом. Я купил ей машину для нее лично. Подержанный«Бьюик». Ей очень нравится. Не понимаю, почему я не сделал этого еще два годаназад.

– Как дом?

– Отличный дом, – сказал Джек и вздохнул. – Вот только заэлектричество три шкуры сдирают. Ты бы видел, какой нам прислали счет. Длялюдей, у которых парень в колледже, это не очень удачный подарок.

Они помялись, подыскивая следующую тему для разговора.Теперь, когда гнев Джека прошел, на лице его вновь появилась какая-то виноватаяухмылка. Он понял, что Джек чуть ли не до слез рад встретить кого-то из своихбывших соседей и старается продлить этот момент. Он неожиданно явственнопредставил себе, как Джек бродит по новому дому, а звук включенного телевизоранаселяет комнаты призраками – его единственной компанией, пока его жена затысячу миль отсюда хоронит свою мать.

– Послушай, а почему бы нам не отправиться ко мне домой? –спросил он. – Купим пару пивных упаковок и послушаем, как Говард Коузеллобъяснит нам, что там такое неладное приключилось с НФЛ.

– С превеликим удовольствием.

– Вот только расплатимся сейчас, и я звякну Мэри, не противли она.

Он позвонил Мэри, и Мэри сказала, что она не против. Онаобещала поставить парочку кексов в микроволновую печь и сказала, что потомляжет спать, чтобы не заразить Джека своей простудой.