Я вздохнул и рассказал все. К концу повествования Семенсовсем помрачнел и сказал:

— Лады, двигай к хозяйке. Коли понадобишься, позвоним.

— А вы мне свой телефон не оставите?

— Зачем?

— Ну, мало ли, все-таки коллеги…

— Коллега, блин, — покачал головой Семен и,порывшись в кармане, вытащил прямоугольник белой бумаги, слишком тонкой длявизитки, на которой было напечатано: «Телятевский Семен Михайлович, телефон…»

— Какая у вас фамилия…

— Уж не хуже, чем твоя, — рявкнул Сеня.

— Нет, конечно, ваша княжеская.

Семен рассмеялся:

— Это вряд ли, все мои родичи из деревни, я один вгороде осел. Небось телят растили, отсюда Телятевские и пошли.

— Насколько я помню, был такой Телятевский АндрейАндреевич, князь, боярин и воевода. Летом тысяча шестьсот шестого года он примкнулк восстанию Ивана Болотникова, потому что был обижен на царя. И в тысячашестьсот седьмом году наголо разгромил войска самодержца под Веневом, Калугой иТулой. Но потом ему не повезло, и, когда восставшие сдали Тулу, Телятевскийпопал в плен. Дальнейшая его судьба покрыта мраком. Но, думаю, жизнь АндреяАндреевича закончилась либо в остроге, либо на плахе. По тем временамослушникам без долгих церемоний рубили головы. Телятевский — редкая фамилия.Скорей всего, вы его потомок.

Сеня вытаращил глаза:

— Первый раз про такого слышу! Ты откуда знаешь-то?

Я улыбнулся:

— Хотел писать книгу, даже название придумал —«Энциклопедия русских фамилий», собрал много материалов по архивам, у меня домаполно интересных бумаг, но потом жизнь заставила другим заниматься.

— Ловко, — покачал головой Сеня, — зря ты вдетективы полез, похоже, не твое это занятие.

Я опять улыбнулся:

— У меня в вашей конторе лучший друг работает, майорВоронов Максим Иванович, не встречались, случайно? Он в отпуске сейчас, вот втакое неудобное время дали. Скоро приедет.

— А нам всегда погулять выпадает тогда, когда никомудругому не надо, — протянул Семен, — в каком отделении твой Воронов?

— Вроде на Петровке.

— Ясненько, — крякнул Семен, — нет, невиделись, я в районе пашу, так сказать, простая ломовая лошадь.

Устав, словно борзая, носившаяся весь день за зайцами, яприехал домой, рассказал Элеоноре о всех произошедших за день событиях и рухнулна диван. Филимон устроился на моих ногах. В квартире установилась тишина, былоеще не поздно, часы показывали только десять, но сон подкрался и закрыл веки.Вообще говоря, следовало встать, раздеться, принять душ, но сил не было. Яначал потихоньку убывать в страну Морфея.

Внезапно до слуха донеслось тихое всхлипывание, потом оностало громче и таким отчаянным, что я вынырнул из сладкого болота дремоты.Филимон, очевидно, тоже обратил внимание на звуки, потому что сел и замолотиллапами в воздухе.

— Не нервничай, — велел я, вышел в коридор ипостучался в соседнюю дверь.

— Нельзя! — крикнула Миранда.

Но я уже толкнул створку. Девочка стояла сгорбившись у окна,на голове у нее был тюрбан из полотенца.

— Что случилось, милая? Ты плачешь?

— Ни фига подобного, — шмыгнула носом девочка.

— Но я слышал!

— Это по телику передавали!

— В этой комнате нет телевизора.

— Значит, по радио, — нашлась Миранда.

Я подошел ближе, увидел совершенно красные глаза, серьгу,торчащую из распухшего носа, и решил успокоить ребенка:

— Скучаешь о маме? Успокойся, дорогая, она скоровернется.

— На фига мне Настька сдалась, — окрысиласьМиранда, — с чего о ней плакать? Да ее никогда нет!

— Тогда скажи, что случилось, знаешь, если поделиться сдругим своим горем, станет легче.

Миранда прищурилась:

— Смеяться не станешь?

— Нет, конечно, — успокоил я ее и сел в кресло,приготовившись услышать рассказ о первой несчастной любви.

— Тогда смотри, — хмуро сказала Миранда и сдернулаполотенце.

Я обомлел. Коротенькие волосы девочки были ядовито-зеленогоцвета, столь пронзительного, что у меня защипало в глазах. Подобного цвета вприроде не существует. Ни молодая листва, ни лягушка, ни хвоя ели… Нечтокислотное, отвратительное, вульгарное…

— Ну и как? — осведомилась Миранда.

— Немного смело, — ответил я, — весьманеобычный тон.

— Думаешь, я такая дура, что собралась ходить каквзбесившаяся жаба? — надулась Миранда.

Человеку, который проколол ноздри и засунул туда «гвоздик»,в голову могут прийти всякие мысли, и потом, кожа жабы ничто по сравнению с«пейзажем» на голове Миранды.

— Хотела стать блондинкой, — горестно пояснила глупышка.

Я протянул руку к яркой коробочке, лежащей на столе.

— Ты это средство употребляла? Можно посмотреть?

— Смотри, — разрешила Миранда.

Я прочитал инструкцию.

— Раньше когда-нибудь пользовалась краской?

— Да с семи лет! — воскликнула модница. — Всевремя! Уже была рыжей, брюнеткой, русой…

— В этом твоя основная ошибка!

— Ой, только не заводись, — отмахнуласьбезобразница, — не надо читать мне лекции…

— Я и не собирался. Просто смотри, вот тут маленькими буковкаминаписано: «Ни в коем случае не употреблять на окрашенные прежде волосы».

— Дай, — выхватила коробочку Миранда. — Ну,блин! Еще мельче написать не могли. Идиоты! Делать-то что? Меня завтра в школесо свету сживут!

— Хочешь, поеду с тобой и поговорю с класснойруководительницей, попрошу не ругать и не ставить двойку по поведению.

Секунду девочка смотрела на меня широко распахнутымиглазами, потом звонко рассмеялась:

— Ваня! Ты когда в школу ходил?

— Давно, — дипломатично ответил я.