Сразу за окном стояла красная скамейка, где люди иногдаподжидали друг друга, поставив рядом сумки с покупками. Дальше начиналасьавтостоянка. Плотный тяжелый туман медленно перемещался. Один вид его заставлялчувствовать себя безвольным и проигравшим.

— Папа, ты знаешь, что происходит? — спросил Билли.

— Нет, малыш, — ответил я.

Он замолчал, разглядывая свои руки, лежащие на коленях.

— А почему нас никто не спасает? — спросил он наконец. —Полиция, ФБР или еще кто-нибудь?

— Я не знаю.

— А ты думаешь, с мамой все в порядке?

— Билли, я просто не знаю, — ответил я и обнял его за плечи.

— Я очень хочу к маме… — прошептал Билли, борясь со слезами.— Я больше не буду плохо себя вести.

— Билли… — сказал я и остановился, ощутив в горлесолоноватый привкус и едва сдерживая дрожь в голосе.

— Это когда-нибудь кончится, папа? Кончится?

— Не знаю, — ответил я, и он уткнулся лицом в мое плечо. Яположил руку ему на затылок и почему-то вспомнил вечер того дня, когда мы соСтефф обручились. Я смотрел, как она снимает простое коричневое платье, вкоторое она переоделась после церемонии. На бедре у нее был большой фиолетовыйсиняк, оттого что за день до венчания она ударилась о полуоткрытую дверь.Помню, я смотрел на этот синяк, думая: «Когда она наставила себе этот синяк,она была еще Стефени Степанек», и испытывал что-то вроде удивления. Потом мылежали рядом, а за окном сыпал с тускло-серого декабрьского неба снег.

Билли заплакал.

— Тш-ш-ш, Билли, тш-ш-ш, — говорил я ему, чуть покачиваяголову, но Билли продолжал плакать. Такой плач успокаивают только матери.

В «Федерал Фукс» наступила преждевременная ночь, и Бад Браунраздал штук двадцать фонариков — все, что были в запасе. Нортон от лица своейгруппы громко потребовал выделить для них фонари и получил два. Пятна светазапрыгали по проходам, словно беспокойные призраки.

Прижимая к себе Билли, я продолжал смотреть в проем междумешками. Молочный полупрозрачный свет снаружи почти не изменился. Стало темно,оттого что мы заложили витрины мешками. Несколько раз мне казалось, будто ячто-то вижу, но скоре всего мне это просто казалось.

Билли снова увидел миссис Терман и, обрадовавшись, побежал кней, хотя она и не приходила посидеть с ним целое лето. Ей тоже выделилифонарик, и она позволила поиграть с ним Билли. Скоро Билли уже выписывал своеимя лучом на чистых стеклянных панелях шкафов с замороженными продуктами. Обаони, похоже, были одинаково рады видеть друг друга и через какое-то времявдвоем подошли ко мне. На груди у Хэтти Терман, высокой, худощавой женщины скрасивыми рыжими волосами, в которых только-только начала появляться седина,висели на цепочке с орнаментом очки — такие очки, как я понимаю, с полнымправом могут носить лишь женщины средних лет.

— Стефани здесь, Дэвид? — спросила она.

— Нет. Дома.

Она кивнула.

— Алан тоже. Долго тебе еще дежурить?

— До шести.

— Что-нибудь видел?

— Нет. Только туман.

— Если хочешь, я побуду с Билли до шести.

— Ты хочешь, Билли?

— Да. Можно? — ответил он, медленно выводя фонариком дугунад головой и глядя на игру света на потолке.

— Господь сохранит твою Стефани и моего Алана, — сказаламиссис Терман и увела Билли за руку. Она сказала это с искренней убежденностью,но в глазах ее не было уверенности.

Около пяти тридцати в дальнем конце магазина послышалисьгромкие спорящие голоса. Кто-то над чем-то рассмеялся, и кто-то — я думаю, этобыл Бадди Иглтон — выкрикнул:

— Вы все сумасшедшие, если туда собираетесь.

Несколько лучей света сошлись в центре группы спорящих,потом двинулись вместе с ними к выходу. Резкий издевательский смех миссисКармоди, напоминающий неприятный звук, раздающийся, когда ведешь пальцем погрифельной доске, расколол тишину. А над гомоном голосов послышался адвокатскийтенор Нортона:

— Позвольте пройти! Позвольте нам пройти!

Мужчина, дежуривший у соседнего со мной проема, оставил свойпост и пошел посмотреть, из-за чего крики. Я решил остаться на месте: люди всеравно двигались в мою сторону.

— Пожалуйста, — говорил Майк Хатлен, — давайте всеобговорим.

— Нам не о чем разговаривать, — заявил Нортон. Из темнотывыплыло его лицо, решительное, но изможденное и несчастное. В руках он держалодин из выделенных «Обществу» фонариков. Закрученные пучки волос все ещеторчали у него за ушами, как украшение рогоносца. Нортон вел за собой маленькуюгруппку людей — пять человек из тех девяти или десяти, что были с ним вначале.

— Мы идем на улицу, — объявил он.

— Что за сумасшествие? — спросил Миллер. — Майк прав. Мыведь можем все обсудить. Мистер Маквей жарит кур на газовом гриле, и мы можемсесть спокойно, поесть и…

Он оказался на пути Нортона, и тот оттолкнул его. Миллеруэто не понавилось. Лицо его налилось краской.

— Можете делать что хотите, — заявил он. — Но вы ведете этихлюдей на смерть.

Ровным тоном, свидетельствующим о непреклонной решимости илио непробиваемом заблуждении, Нортон сказал:

— Мы пришлем вам помощь.

Один из сторонников Нортона пробормотал что-то в егоподдержку, но другой в этот момент потихоньку скользнул в сторону. Теперь сНортоном осталось четверо. Может быть, это не так уж и плохо: даже самомуХристу удалось найти только двенадцать.

— Послушайте, — сказал Майк Хатлен. — Мистер Нортон… Брент,останьтесь по крайней мере поесть. Горячее вам не помешает.

— Чтобы дать вам шанс продолжить ваши уговоры? Я слишкоммного времени провел на судебных заседаниях, чтобы попасться на эту удочку. Выуже одурачили с полдюжины моих людей.

— Ваших людей? — Хатлен почти простонал. — Ваших людей? Божеправедный, что это за разговоры? Они просто люди, и все. Это не игра и темболее не судебное заседание. Там, снаружи, бродят какие-то твари, другого словаи не подберешь, так какой же смысл рисковать своей жизнью?

— Твари, говорите? — сказал Нортон с усмешкой. — Где? Ваши людиуже часа два дежурят у проемов. Кто-нибудь хоть что-нибудь видел?

— Но там, позади магазина…