клетке. Мы с Джокером похожи. Оба понимали свободу, как Абсолют. И оказались рабами этого Абсолюта.

— А сейчас как ты это понимаешь?

— Сейчас я ничего не понимаю. Просто, наверное, когда в свободе нет границ — она теряет всякий смысл.

Илье за многое было стыдно в жизни. Но не за то, что он боролся за свободу, другое дело — как он боролся. Его методы обесценивали эту свободу. Его борьба была борьбой с ветряными мельницами.

Аня зевнула. Илья, заразившись, тоже.

— Ужасно хочется спать и есть, — вздохнула она, прерывая этот сложный разговор.

Ане всегда идея равенства была ближе. Она казалась более внятной и близкой ей. Хотя, если равенство возвести в Абсолют, то тоже выйдет, что-то жуткое в духе Оруэлла. Матфей говорил, что анархизм — это единственная идеология, в которой идеи свободы и равенства не взаимоисключают друг друга, но ей этого так и не удалось понять.

— Вон там — Илья лениво махнул в сторону леса за спиной, — растут какие-то плоды, но я не знаю — съедобны ли они.

— Ты думаешь, — засмеялась она, — что в раю можно отравиться?

— А ты думаешь, что нельзя? — серьезно спросил он.

— Ну, хватит кукситься, — поднимаясь, решилась она, — пойдем, проверим. Я согласна быть подопытным кроликом.

Плоды оказались необыкновенно вкусными и сытными. Они налопались от души. И лениво перебросившись впечатлениями, стали искать место для сна.

Райский остров, будто угождая им, сразу это место предъявил. Нижние ветки дерева, похожего на земную ель, образовывали что-то вроде вигвама. Отодвинув лапник, они обнаружили, что почву под деревом застилает мягкий, но при этом сухой ковер мха.

Илья немного замешкался на входе, но все же забрался следом за Аней. Пушистые ветки создавали полумрак. Естественный лежак был удобен и показался им обоим чуть ли не лучше кроватей. Растянувшись по разные стороны, они крепко заснули.

***

Илья проснулся раньше Ани. Во сне он все-таки потянулся к ней и обнял. Осторожно освободив её от своих клешней, он присел и из-под полуопущенных ресниц стал наблюдать.

Аня сжалась в комок, словно перестала чувствовать себя в безопасности. Невнятно забормотала. Илья смог различить только имя: «Вадим» — так звали её брата, которого Илья убил. Он поспешно отвел взгляд.

Не про него эта девушка. Они были в раю, но не его этот рай. А самое горькое — и не её. Аня все время высматривала и ждала появления близких и родных ей мертвецов.

Наверное, и того парня ждала, который рисовал дебильные комиксы. Илья не сомневался, что у нее были какие-то сильные чувства к этому нищеброду. Эта девушка умела отдавать себя другим без остатка, не ожидая ничего взамен. Редкое качество. Именно это в ней и очаровывало больше всего.

Илья ревновал её. Но, если с соперником он справился бы, то с острым ощущением своей неполноценности и ничтожности справиться было куда как сложнее. Он не мог просто взять и выкинуть из головы, что именно он сделал Аню несчастной, спалив её дом. Никак не мог забыть её крика, когда она увидела мертвого мальчишку. И эти шрамы на ногах — отметины боли, такие же какие мама оставляла на своем теле из-за него.

Илья выбрался из-под дерева. Встал и, разминаясь, пошел к морю. Попробовал умыться, но дотронувшись до воды, вздрогнул, опять ужалило чувство вины. Во всем теле возникли неприятные покалывания. Пришлось оставить эту затею.

Он сел на берегу. Задался вопросом, что дальше, и не смог себе ответить. Ему казалось, что он обкурился и все это трип. Он и прекрасен и вместе с тем по-наркомански ужасен в своей изломанной реальности. Легкий счастливый дурман, но сквозь него настойчиво тукало, что все это иллюзия, а на самом деле все не так.

Он был уверен, что Михаил поймет, что его план не удался и вновь попытается его прикончить. Однако на этот раз между ними стояла Аня. И нельзя допустить, чтобы её смяли, как несущественную преграду на пути к великой цели. Михаил был одержим, он искренне верил, что стерев с лица земли следы своих ошибок, он исправит и их последствия. Илья же в этом очень сомневался.

Еще немного взвесив, он решил, что ему нужно каким-то образом валить с этого острова грез, подальше от нее, и тогда у Ани будет шанс спастись, а у него — начать все сначала.

Задумавшись, он не заметил, как к берегу подошла Аня. Сонная теплая она счастливо улыбнулась ему. Он ответил вымученным оскалом.

— Ты опять не в духе?

Она вышла вперед к самой воде. Повернулась к Илье лицом и стала медленно стягивать с себя платье.

— Что ты делаешь? — голос охрип, и сердце застучало в ребра. Илья настороженно следил за ней.

— Хочу искупаться, — с каким-то непонятным вызовом, пожала она плечами.

— Это может быть опасно! — вспомнив свой недавний неприятный опыт, предупредил он.

Подавляя в себе желание схватить её и утащить в их вигвам, он отвел глаза.

— Думаешь, тут есть стафилококк? — насмешливо фыркнула она.

Аня, не спеша, стянула трусики и лифчик, уподобляясь первой женщине в раю. Нагая, прекрасная, волнующая. Налитая округлая грудь с крупными коричневыми сосками, словно была создана для мужских рук. Припасть бы губами к ней, разжечь огонь и сгореть.

Аня повернулась спиной к нему и шагнула в воду. Тяжелые волосы ярким каскадом струились до самой поясницы. Илья помнил, что от них пахло пшеницей и костром. В их гуще можно было забыться без остатка. Его переполняла беспредельная нежность на грани отупляющего желания поддаться соблазну.

Скрывшись в воде по пояс, Аня повернулась к нему, на груди заблестели искристые капли. Точно ундина она приглашающе спросила:

— Ты идешь?

— Я? — задал он идиотский вопрос, будто тут еще мог кто-то быть.

Аня так просто улыбнулась, и столько в ней в этот момент сосредоточилось женского, чарующего, что по телу прошла судорога, и он вздрогнул. Он не мог справиться с желанием. Краснея и бледнея, маялся, как подросток, у которого на пляже внезапно случился стояк. Прежде с женщинами он чувствовал себя совсем иначе. Он полностью владел собой, а теперь владели им.

— Вода чудесная, что ты стоишь, Илья?

Илья скрипнул зубами, всеми силами удерживаясь от искушения. Но, обнаружив себя на ногах у края моря, понял, что капитулировал. Он скинул одежду и вошел в воду вслед за Аней.

Вода обожгла благостью и чистотой. От чего его собственная греховность встала тяжелым комом в горле. Он захватил побольше воздуха и через боль нырнул. Голову сдавило, но он продолжал