Он улыбается, ищет взглядом в толпе, находит и еще разулыбается широко и сердечно, так, как он, наверное, раньше, в эпоху своихманифестов, не улыбался. Потом он играет несколько тактов на губной гармошке,откидывает голову и поет, улетая гортанным голосом за лондонские крыши, песенку«The questions of sixty seven, sixty eight». Это он поет для меня. Хорошо, чтоя завернул в Лондон на обратном пути из Калифорнии в Москву.

Да, горячая декада англо-американской молодежи закатываетсясейчас за кривизну земного шара, но, как в Одессе говорят, «еще не вечер»,потому что вообще пока эта штука вертится, еще не вечер, еще не вечер…

Между тем «типовое американское приключение» нашего Москвичаразвивалось по всем канонам и каньонам, и в результате мы с вами, уважаемыйчитатель, оказались в городе-призраке Калико.

Должно быть, не зря в Топанга-каньоне болтали о «серебряномвеке»: теперь в конце единственной улицы вымершего городка зиял черный вход всеребряную шахту, и тонкий слой серебра покрывал крыши покосившихся домиков инависшие над ними безжизненные горы.

Гневно отфыркиваясь и выплевывая из фильтров пыль пустыни,«порше» поднялся почти по отвесному склону и остановился в начале улицы.

Здесь было все, что нужно для диких, вооруженных кольтамигорняков XIX века, все, что нужно для киносъемок или для «типовогоамериканского приключения»: почта, тюрьма, аптека, три лавки, четыре салуна.

Москвич осторожно вылез из машины. Дверь за нимзахлопнулась, и эхо хлопка прокатилось по каньону. За спиной Москвича вогромном пустом небе висела круглая луна, и тень его тянулась через всю улицу,заканчиваясь возле черной пасти шахты.

Москвич пожалел, что нет у него на бедрах пояса спистолетами и патронташем, похлопал себя по соответствующему месту и обнаружил,что пояс на нем на соответствующем месте. Тогда он медленно пошел по улице,каждым движением подражая герою детства Ринго Киду из фильма «Дилижанс».

Скрипнул стул. Восковой хозяин магазина качнулся на стуле,щелкнул курком своего кольта, откашлялся и прохрипел:

– In God we trust! Others pay cash[14]!

Гулкие звуки долетели из горловины шахты. Заскрежеталиблоки. Тихо прокатилась ржавая вагонетка.

Восковой узник приник к решетке тюрьмы и глухо проговорил:

– I sold my soul in the company store[15]…

Наступила тишина, и стало ясно, что вот-вот произойдетВстреча. Дрожа от волнения, Москвич остановился в ногах своей тени. Тень,отпечатанная на посеребренном грунте, была хороша – в ковбойской шляпе, аправая рука на поясе с патронташем. Все было готово к Встрече.

И вот в черной горловине появилось белое пятно. Оно медленноприближалось. Тихо вышла в подлунный мир и остановилась высокая, загорелая, всветящихся одеждах, с блестящими глазами.

– Это вы? – спросил Москвич.

– Да, это я, – прилетел к нему через улицувымершего города тихий ответ.

– Это вы упали на Вествуд-бульваре?

– Да, это я.

– Это я помог вам встать?

– Да, это вы.

– Это вас похитили?

– Да, меня.

– Это за вас я сражался?

– Да, за меня.

– Можно мне подойти?

Он ждал очередного «да» и, конечно, дождался бы, если быдурацкие назойливые силы вновь не вмешались в его приключение.

Мерзкий антиавтор Мемозов в форме чиновника департаментагорнорудной промышленности выпрыгнул на скрипучую террасу конторы Вестерн-Сильвери гадко заверещал, тыча в сторону Москвича длинным пальцем:

– Он без билета здесь! Он не взял билет! Пожалелполтора доллара! Безбилетник! Заяц!

Гнев и досада охватили Москвича. Нет, это невыносимо:вторжение пошляка взрывает любой сюжет, который строит воображение, и даже вэтот сокровенный момент…

– Нет у вас совести, Мемозов! – вскричалон. – Остереглись бы врываться хотя бы в такие сокровенные места сюжета!Ведь так можете довести до крайностей! Какой вам еще билет?

– А вы как думали, миляга? – гнусно, базарнозавизжал Мемозов. – Проник без билета в музейный ghost-town и думает здесьна дармовщинку погужеваться! Простой народ, значит, деньги п л о т и т, а в а мне касается?!

Москвич замахал руками, как бы стараясь изгнатьбеспорядочными пассами из подлунного мира назойливого Мемозова, обернувшегосясейчас призраком коммунальной кухни, хотя и в мундире департамента горноруднойпромышленности. Он умоляюще протянул руки к игре своего воображения,Женщине-Жертве.

– Друг мой, прошу вас, не слушайте этот вздор!

Она печально поникла с надломленной дланью:

– Однако у вас действительно нет билета, друг мой?

– Да какие тут еще билеты! – с досадой вскричалМосквич.

– Полтора доллара для взрослых, восемьдесят центов длядетей и солдат, – грустно, как бы увядая, говорила Она. – Проститеменя, друг мой, я не хотела бы вас огорчать, но если у вас нет билета, явынуждена… вынуждена… вынуждена…

И Она исчезла, отступила на несколько шагов во мрак шахты итам растворилась. Встреча – оборвалась.

Исчез и Мемозов. Вновь тишина и тихий ржавый скрип одинокойвагонетки да редкое покашливание восковых фигур.

В ярости – никогда прежде в кабинетной тиши, в библиотечныхлабиринтах, в столовых самообслуживания он не предполагал в себе такоговулкана, – в ярости Москвич вырвал из кобур оба своих пистолета и разрядилих в темные окна.

Тут же в окнах вспыхнул свет, донеслась музыка, треньканьерасстроенного пианино, шум многих голосов, взрывы смеха, и Москвич увидел застеклами краснорожих веселых гостей, клубы табачного дыма, пролетающих сподносами прехорошеньких круглощеких официанток, иконостас стойки сразномастными бутылками и вывеску над иконостасом «Old Mcdonald's Shelter».

Он быстро прошагал по галерее и рванул дверь. Все гости ислужащие салуна тут же повернулись к нему – крепкие славные рожи пионеров.