Я посмотрела ему в лицо. Чернота стала уходить, оставляячеловеческие карие глаза. Он был сыном вампира и сирены, но жизнь его была кудадобрее, защищеннее, чем моя. Я оставлю его этой доброте.

И я освободилась из его объятий. Совсем.

– Пойди сядь, Томас.

Он замялся, оглянулся на мать. Она смотрела на меня, не нанего, смотрела своими черными глазами. Лицо ее стало задумчивым, будто она незнала точно, как понимать только что увиденное.

– Делай, как сказала Анита, – произнесла онанаконец.

Он вернулся к двойному креслу, сел рядом с братом. Мы с Теаостались смотреть друг на друга.

– Он только на миг заколебался, – сказала она, –но этого было достаточно.

– Это не его сила, – сказала я. – Пока неего. Это твоя сила. Ты ему одолжила силы достаточно, чтобы меня подчинить.

Она сделала жест, очень похожий на пожатие плеч, но при этомшироко развела руками. Очевидно, это значило: «Может быть», или «Тут ты права».Не уверена, что поняла правильно, и не уверена, что мне это было интересно.

– Ты приветствовала Томаса, но у нас есть еще двоесыновей, – сказала она.

Рядом со мной встал Мика, взял меня за руку:

– Ради справедливости по отношению к прочим нашимгостям нам следует приветствовать спутников Огюстина.

– Это всего лишь оруженосцы его и любовница. Мы жепривезли вам нашу плоть и кровь, плод нашей жизни.

Мика кивнул, продолжая улыбаться:

– Мы это ценим, но…

Я прервала его:

– Хватит, Мика. Спасибо за вежливое и гостеприимноеповедение, но мне хватит игр на этот вечер.

Он сжал мне руку, будто говоря: «Веди себя хорошо».

Я пожала руку ему в ответ, но с хорошим поведением насегодня покончено. Грубить я не буду, но…

– Я буду приветствовать Огги и его спутников прямосейчас, потому что они не пытались мне задурить голову. Пока здесь не будетЖан-Клода, вы и ваши сыновья будете ждать приветствия.

– Значит, шлюха Огюстина превосходит по рангу моихсыновей?

В голосе Теа прозвучала неподдельная злость.

С другого конца комнаты донесся возмущенный вопль – женскийголос пытался протестовать, а Огги успокаивал женщину. Я покосилась в тусторону – он говорил с величавой брюнеткой в очень коротком платье. Она простобесилась, и я могла ее понять.

Обернувшись к Сэмюэлу, я сказала:

– Скажи это ей ты, Сэмюэл. Объясни своей жене, что оначертовски близко подошла к злоупотреблению гостеприимством.

– Если мы действительно злоупотребили вашимгостеприимством, то Жан-Клод может отозвать гарантии нашей безопасности, –сказал он странно тихим глубоким голосом.

– Я это понимаю.

– Мы действительно тебя так напугали?

– Я согласилась, чтобы мою силу испытала Теа, но неТомас. Об этом мы не договаривались. Мне говорили, что ты – муж чести.Заманивание и подмена – не слишком честные поступки.

– Ты слышала наш разговор, когда Томас тебятрогал? – спросил Мика.

Я глянула на него и покачала головой:

– Я слышала только его голос и шум моря – большеничего.

– Я указал Сэмюэлу, что ты не договаривалась насчетТомаса.

– И что он тебе ответил?

– Он сказал, что для испытания твоей силы сиренойнужно, чтобы в этом был сексуальный оттенок, а так как ты не любительницаженщин, полезно будет привлечь кого-нибудь из мальчиков.

Я покачала головой:

– Сейчас я пойду приветствовать Огюстина и егоспутников. Разрешу ли я еще кому-нибудь из твоих детей прикоснуться ко мне –это будет предметом весьма серьезной дискуссии. – Я обернулась к Теа: – Яне люблю быть объектом принуждения или игры, Теа. Если ты действительно хочешь,чтобы твои сыновья получили шанс на мою постель, мое тело или мою силу, тебеследует это запомнить.

– Я заглянула в твой разум, когда обнимала тебя, –ответила она. – Видела, что ты думаешь о моих сыновьях. Ты против нихнастроена. Если тебя не переубеждать магией, у них вряд ли есть шанс на твоюпостель, твое тело или твою силу.

У меня внезапно пульс забился в горле. Я старалась сохранитьнепроницаемое лицо, но не знаю, получилось ли. Что она прочла там, у меня вголове? Узнала про страх беременности?

Теа смотрела на меня, прищурившись. Страх она видела, нооткуда он – не знала. То есть либо она прочла у меня в голове только о своихсыновьях, либо не поняла, почему меня пугает беременность. Если первое –хорошо; если второе – слишком она мне чужда, чтобы с ней говорить.

Я повернулась к Огги и его разгневанной подружке –единственной женщине на той стороне комнаты. На каблуках она была выше шестифутов. Но, в отличие от Клодии, мускулистой и зловещей, эта женщина была худой.Не играли у нее мышцы на руках и ногах. Она гневно размахивала большимиладонями, ногтями с темным лаком, на правой руке сверкал бриллиант. Красноеплатье с серебряными блестками облегало ее как сверкающая кожа. И было такоекороткое, что когда она обходила диван излишне широким шагом, я заметила, чтоничего под ним нет. Да-а…

Огги подвел ее ко мне. Лицо у нее было красиво как у модели– со впалыми щеками, почти изможденное, но косметики на нем было достаточно,чтобы это слово не приходило в голову. Волосы длинные, начесанные слишкомвысоко, будто она так и осталась в восьмидесятых, но темные. Может быть, этодаже был ее натуральный цвет. Тоненькие бретельки платья и его легкая ткань небыли предназначены для поддержки груди. Такого размера грудь не торчит впередбез помощи более серьезной, чем от такого платья. Она выступала из-под неготак, как настоящая грудь просто не может.

Женщина дернулась ко мне, держа Огги за руку. Хорошаяпоходка, пружинная, но грудь даже не колыхнулась. Большие груди, хорошей формы,но держались под платьем так, будто были тверже, чем грудям полагается.

Только когда Мика дернул меня за руку, я поняла, чтопропустила что-то, пялясь на ее грудь. Встряхнув головой, я глянула в глазаОгги:

– Прости, я не расслышала?

– Это Банни, моя метресса.

Банни[1]. Интересно, это настоящее имя?Наверное. Кто захотел бы носить имя Банни?

Я кивнула:

– Здравствуй, Банни.

Огги чуть дернул ее за руку, кивнул ей.

Она обернулась ко мне мрачным лицом:

– Я хотя бы у одного мужика шлюха, а не у дюжины.

Мика в буквальном смысле меня от нее оттащил. Я несопротивлялась – настолько оторопела от ее грубости, что лишилась речи. Даже неразозлилась пока – слишком это было неожиданно. И слишком грубо.