так решил Фенимор, сославшись на то, что «моряк никогда не выходит в море без порции рома». Ну и ладно.

Троица устроилась на террасе бистро, полюбившегося туристам самых разных национальностей. Бельгийский акцент официанта и мешанина иностранных языков за соседними столиками вносили в душу Анри успокоение, хотя до французской границы было всего километров пятьдесят. Полиция явно вышла на его след, но вскоре между ним и властями разверзнется пропасть в виде океана. Спутники, отправившиеся вместе с ним в это путешествие, теперь казались ему чуть ли не старыми друзьями. Он уже давно научился слушать Фенимора только вполуха и полюбил молчание Вито, под которое так хорошо отдыхалось.

– Где вы учились морскому делу? – спросил Анри.

– Мой дорогой друг, в течение непродолжительного времени я имел честь служить в военно-морском флоте. Коком, на сухопутном языке шеф-поваром. И не только наблюдал за маневрами, но и принимал в них участие. Но самое главное, сумел приобрести великолепное чувство равновесия. Чтобы начистить центнер картошки, когда на корабль то и дело накатывают волны, нужна надежная опора, уж поверьте мне на слово. Но самое интересное, что…

Договаривать он не стал, лишь широко открыл глаза, сделал глубокий вдох и напустил на себя спокойствие. Вито с Анри уже повернули головы и проследили за изумленным взглядом Фенимора. Вдали, на дамбе, виднелся тот самый человек. В габардиновом плаще и шляпе. Пока еще слишком далеко, чтобы узнать его наверняка, однако старомодный силуэт говорил за себя. Троица встала и возвратилась в порт, старательно избегая уличных фонарей, изливавших потоки света.

Они в полном молчании поднялись на борт. Анри отвязал перлинь и швартовые канаты – Фенимор, склонный к предрассудкам, запретил называть их «веревками», заявив, что надо говорить только «канат». Вито запустил двигатель, и посудина кормой вперед отошла от причала. Анри в самый последний момент прыгнул на форштевень и схватился за леер. Когда Фенимор встал за штурвал, «Аркебуза», попыхивая двигателем, покинула порт Остенде. В открытом море Анри помог ему поднять грот, а Вито тем временем развернул стаксель. Брезент медленно поднимался, полощась на ветру, но каждые тридцать сантиметров останавливался, цепляясь за трещины в мачте – тогда его приходилось опускать обратно, чуть поправлять и поднимать заново. Чтобы проделать этот маневр, понадобилось минут двадцать, однако Анри с удивлением заметил, что с фалами и шкотами Фенимор Маквей управлялся без особого труда и с таким видом, будто знал что делает. Когда паруса набрали ветра, он даже засвистел какой-то мотивчик. От этого неведомого ощущения губы Анри расплылись в улыбке. Бегство и адреналин взяли верх над тревогой и морской болезнью, ему казалось, он скорее летит, нежели скользит по воде.

Маневрам недоставало точности, вперед они шли кое-как, но через три дня после отплытия «Аркебуза» все равно миновала врата Атлантики, пройдя между Плимутом и Брестом. Воспользовавшись парой учебников из небольшой судовой библиотеки, Анри ознакомился с основами навигации, научился определять местоположение яхты и погрузился в изучение морских карт. Время от времени немного поднимался по трапу, чуть не упирался головой в гик и смотрел в подзорную трубу с защитой от дождя, придававшую ему вид старого корсара. Немного поднаторев, быстро определял по трем береговым ориентирам местоположение яхты. Вито стоял за штурвалом, а Фенимор, вытянувшись на диване у стола для карт, корчил из себя праздного капитана. Три дня он страдал от морской болезни, но скорее бы умер, чем в этом признался, сваливая вину на морепродукты, которыми их кормили в Остенде. Проявляя истинную деликатность, друзья для виду ему верили, а Анри в этой честной игре даже дошел до того, что сам стал жаловаться на недомогание, хотя ничего такого не было и в помине – качка ему не мешала, а происходящее пришлось по вкусу.

Погода и ветра им благоприятствовали. Анри мало-помалу стал верить в Бога. И вместо молитвы каждое утро доставал шкатулочку с запонками, открывал ее и любовался реликвиями, размышляя о том, удастся ли ему найти этого Франца Мюллера, и если да, то сможет ли тот для него что-то сделать. Потом закрывал ее и возвращался мыслями к Людовику Деле. Все четыре недели в море этот кретин никак не шел у него из головы. О случившемся Анри, разумеется, сожалел, однако барахтаться в луже угрызений совести больше не любил. Вот как обстояли дела, и, как говорил Фенимор, цитируя Ницше, «любить надо то, что есть, любить факты, amor fati[4], мой дорогой друг; научитесь принимать реальность такой, какая она есть, смиритесь и полюбите ее – или умрите». Старина Маквей говорил здравые вещи. Как и старина Ницше.

Анри всячески старался следовать этому совету, несмотря на то что реальность с каждым днем ускользала от него все больше и больше. Он отдалялся от привычного мира, а заодно и от самого себя. Изменился внешне, так что Гвендолина, вполне возможно, сейчас его не узнала бы, хотя в любом случае редко смотрела в его сторону. Он и сам до конца не мог понять, кто стоит перед ним, глядя на свое отражение в небольшое зеркальце в крохотной ванной яхты. У него отросли волосы и появилась борода. Он выглядел немного всклокоченным, но соленые морские брызги и жизненные невзгоды обострили и подчеркнули его черты. Вместе с тем у него помрачнел взор. Каждый новый день отличался от предыдущего, а следующий, как он доподлинно знал, ничем не будет походить на нынешний. И этот новый ритм позволял ему больше не воспринимать жизнь непрерывным континуумом, мучительным и прямолинейным движением вниз, а видеть в ней извилистую дорогу, за каждым поворотом которой может скрываться пропасть или чудный пейзаж. Подобная палитра возможностей хоть и не добавляла в его жизнь радости, зато давала надежду. «Один шанс из двух каждый день», – думал он и с точки зрения статистики это его вполне устраивало.

Еще через неделю «Аркебуза» уже бороздила воды Северной Атлантики – в этом никто из них практически не сомневался. Где именно? Никто из членов экипажа не имел об этом ни малейшего представления. Анри больше не мог опираться на маяки и другие береговые ориентиры. Побережье давным-давно скрылось из виду. Он попытался было воспользоваться секстантом, нацелив его на солнце, но сколько ни перечитывал в том же учебнике соответствующую главу, все равно ничегошеньки не понял. Как и Маквей. Тогда Анри взялся определиться по звездам, но тоже тщетно. Сориентироваться ночью в их мешанине, чтобы строго следовать указаниям и записывать математические данные, оказалось сродни подвигу. Тем более без света,