личности, и обратно: свобода с необходимостью ограничивает требование установить равенство возможностей. По этой причине Берлин констатирует даже чисто логическую неосуществимость любой «теории спасения»: в мире не может существовать такого политического порядка, который не потребовал бы заплатить за себя известную цену. Берлин не дожил до наступления катастрофических последствий политики рыночного фундаментализма, но сама идея, что рынок может стать единым средством спасения от всех бед, была ему не менее чужда, чем коммунистическая утопия. Он видел неустранимую уязвимость проекта «свобода», поскольку свобода не может быть достигнута иначе как частично:

Быть может, идеал свободного выбора целей, не претендующих на вечность, и связанный с ним плюрализм ценностей – это лишь поздние плоды нашей угасающей капиталистической цивилизации: этот идеал не признавали примитивные общества древности, а у последующих поколений он, возможно, встретит любопытство и симпатию, но не найдет понимания. Быть может, это так, но отсюда, мне кажется, не следует никаких скептических выводов. Принципы не становятся менее священными, если нельзя гарантировать их вечного существования. В действительности желание подкрепить свою веру в то, что в некотором объективном царстве наши ценности вечны и непоколебимы, говорит лишь о тоске по детству с его определенностью и по абсолютным ценностям нашего первобытного прошлого. «Осознавать относительную истинность своих убеждений, – говорил замечательный писатель нашего времени, – и все же непоколебимо их держаться – вот что отличает цивилизованного человека от дикаря». Возможно, требовать большего – глубокая и неустранимая метафизическая потребность, но позволять ей направлять наши действия – симптом не менее глубокой, но куда более опасной нравственной и политической незрелости[82].

Здесь Берлин очень близко подходит к позиции Фрейда (которого он лично не переносил и чью теорию отвергал): мнение философа о том, что мы проявляем нравственную зрелость, лишь когда осознаем, что любая ценность может иметь не более как относительную легитимность, близко соответствует выводу психоаналитика: целью терапии может быть лишь «расширение душевной свободы». И Фрейд, и Берлин были убежденными сторонниками либеральной идеи, гласящей: окончательный ответ на вопрос о Большом смысле в нашу эпоху модерна более не существует.

Я также не верю в существование некоего хитроумного трюка, с помощью которого мы могли бы вернуть себе цену, уплаченную за обретение свободы. И этого положения не меняют все многочисленные проекты спасения, наводнившие рынок и посредством посулов вовлекающие в свою орбиту миллионы людей: вспомнить хотя бы технологический утопизм таких приверженцев трансгуманизма, как Рэй Курцвейл[83]. Сам я как сторонник идей западного модерна разделяю бескомпромиссный отказ Зигмунда Фрейда и Исайи Берлина от архаизирующих «спасительных» фантазий и фундаментализма любого цвета и оттенка. В приведенном выше фрагменте Исайя Берлин цитирует великого ученого-экономиста и социального мыслителя Йозефа Шумпетера: «Осознавать относительную истинность своих убеждений и все же непоколебимо их держаться – вот что отличает цивилизованного человека от дикаря». Слова Шумпетера кажутся мне сегодня более актуальными, чем когда-либо. С одной стороны, мы стали свидетелями нового подъема варварства – террористические организации вроде Исламского государства или Боко харам рушат спокойную жизнь целых регионов, в Саудовской Аравии пытают и бросают в тюрьмы блогеров и интеллектуалов, а в странах с преобладанием индуизма или в буддийской Мьянме вырезают мусульман. С другой – авторы вроде Мишеля Уэльбека, Джона Грея или Дэвида Фостера Уоллеса снова и снова обращают наше внимание на то, что люди Запада все реже проявляют способность справляться с задачами и дилеммами, которые ставит перед ними наше время. Идея о том, что ради свободы нужно напрягать душевные силы, не вызывает в нашем обществе прежнего энтузиазма. Напрячься для карьеры – да! Для спортивных достижений – ОК! Но сто́ит ли наших усилий свобода? Сохранение культурных основ, необходимых для ее обеспечения?

Уверенность в том, что свобода сводится к возможности выбора между разными товарами, а счастье причитается нам задаром, сделала непопулярной другую мысль: чтобы приобрести независимость, человеку приходится над собой работать. А ведь сегодня эта идея имеет ничуть не меньшее значение, чем в пору ее расцвета, в буржуазном XIX веке и в первой половине века XX. Напротив, в западном мире больше половины молодых людей имеют возможность получить высшее образование, но, похоже, они совершенно забыли, что университетское образование должно предусматривать воспитание гражданской ответственности.

История Запада не сводится к последовательному ряду побед истины и справедливости. В США вплоть до 60-х годов была узаконена расовая сегрегация; в Швейцарии понадобились серьезные усилия, чтобы – лишь в 1971 году – утвердить избирательное право для женщин; в Европе еще и в 70-е годы продолжали существовать режимы военной диктатуры, да и сегодня в мире не счесть тяжелых проблем, достаточно вспомнить тюрьму в Гуантанамо, африканские диктатуры, разграбление полезных ископаемых мультинациональными концернами, невыносимые условия труда на многих китайских фабриках – производителях наших смартфонов и кроссовок. Запад по-прежнему далек от стандартов, им самим утвержденных.

Из всего сказанного следует, что история вызревания либерального порядка должна быть изложена с обязательным учетом заблуждений, моральных грехопадений и интеллектуальных провалов. Кондорсе, Гегель, Маркс, Спенсер и многие другие авторы, изображавшие ее как процесс неукоснительного саморазвития разума, ошибочно интерпретировали Просвещение как «идеологию спасения», которой предопределено разом решить все мировые проблемы. Однако именно этого либеральный порядок сделать не может, и не для этого он приспособлен. Конститутивный признак либерального порядка состоит в его открытости для критики и в присущей ему воле постоянно корректировать себя под влиянием эмпирической реальности. Это идеальное состояние Карл Поппер обозначил как «открытое общество»[84]. Поэтому развитие либерального порядка ни в коем случае не должно преподноситься в агиографическом стиле, напротив, его следует излагать как рискованное приключение: череду непрекращающихся попыток справедливо и рационально интерпретировать сложную органику человеческой экзистенции, как предприятие, успех которого никогда не будет гарантирован. И как раз потому, что либерализм вполне может потерпеть крах – чему ХХ век дал чудовищное подтверждение, – именно поэтому потребительское отношение к жизни, столь сейчас распространенное, представляет собой большую проблему. Запад, каким мы его знаем, не выживет, если его граждане будут воспринимать либеральный порядок как непреложный закон природы вроде закона всемирного тяготения и если открытое с его помощью свободное пространство будет восприниматься лишь как свободное поле для карьеры и развлечений. Вопреки этому мы должны воспитывать молодое поколение в духе готовности к активной защите либеральных ценностей.

За последние двадцать лет появилось множество превосходных работ, чьи авторы настойчиво подчеркивают, что идеальную цель при воспитании юношества составляет свобода, и этой задачей нельзя пренебрегать. Юрген Хабермас, Марта Нуссбаум, Чарльз Тейлор, Питер Гэй, Джонатан Исраэль и другие авторы убедительно показывают, что либеральную культуру возможно будет спасти,