мой ангел, утробно хохотнув, — похоже, их гениальное темнейшество втрескалось в Марину!

На этот раз у меня не было надобности изображать удивление — брови сами полезли дальше вверх, и речь отобрало, поддерживая ровное молчание.

— Он уже всем плешь проел расспросами о ней! — довольный произведенным эффектом, продолжил мой ангел, уже открыто давясь от смеха. — И что-то мне подсказывает, что очень скоро нам снова срочно понадобится на землю — так что у тебя в руках прямейший рычаг давления на него!

— Ты хочешь мне сказать, — медленно произнесла я, перебирая в памяти отдельные моменты прошедших дней, — что один из самых древних и опытных ангелов увлекся кем-то прямо после первой встречи?

— Так то же земля! — издал мой ангел победоносный вопль. — И Марина — вот только чтобы она никогда не узнала, что я это сказал! И клянусь тебе, положа руку на сердце, — проиллюстрировал он свои слова решительным жестом, — в этой схватке я буду болеть за обе стороны! Потому что в ней не будет ни проигравших, ни победителей — одни только павшие!

Первой моей мыслью было позвонить и предупредить Марину. Но к утру я передумала: Люк пока со сцены куда-то испарился, а вызывать ее с такими результатами наблюдений — она меня даже из средств слежения вычеркнет.

А потом я передумала еще увереннее. В Марине я не сомневалась — вокруг нее Стас с Максом столько лет хороводы водили, и все на том же месте. А Люк, может, и участвовал в создании нашего мира, только тот с тех пор немного изменился — и если он решил пустить пыль в глаза одному из его обитателей … нет, одному из самых лучших его обитателей импозантным видом и мудреными речами, то мне остается только пожелать ему удачи.

Которая ему очень понадобится.

Глава 13. Марина о небесной навязчивости

Вот только не надо мне снова о предвзятости.

Видеть в ангелах один только безупречный идеал, а у людей исключительно учет грехов, мыслимых и не мыслимых, вести — это не предвзятость?

Да что вы, ни в коем случае — это просто правильная точка зрения!

А вот только заикнуться … нет, только задуматься о недостатках — вопиющих, между прочим! — небожителей — вот это не просто предвзятость, а прямо-таки посягательство на общепринятые и общепризнанные святыни!

А откуда, спрашивается, эта навязчиво правильная идея у людей взялась? Кто им ее навязал? Кто ее безусловно правильной принял и признал?

Эти мысли у меня задолго до высадки первого ангельского десанта в наших краях мелькали.

Ладно, допустим, что они действительно людей по своему образу и подобию создали. О чем талдычат им уже веками. Как о само собой разумеющемся факте.

Так тогда, может, лучше в зеркало глянуть вместо того, чтобы на людей кидаться при малейшем искажении блистательного образа на земле?

Или в своих рядах халтурщиков поискать, которые к процессу творения спустя рукава подошли, оставив его плодам лазейки для нарушения первоначального замысла?

Или хотя бы задуматься над тем, что любой образ не навечно отливается, по нему трещины идут со временем — и его подобие всего лишь только отражает этот процесс?

Так нет, зачем задумываться — проще возвести нетленность и незамутненность этого образа в ранг неоспоримой истины.

А любые сомнения в ней объявить обманом зрения и греховностью мыслей.

И ведь работает этот подход — без осечки и исключения! Даже на меня, со всем моим скептицизмом, подействовал. Я ведь первых появившихся среди нас … нет, первых выползших из своей анонимности Анатолия и Тошу сначала за инопланетян приняла — настолько не соответствовали они сиятельному образу посланников небес. Прямо неловко вспоминать, но что-то необычное, явно отличное от людей я в них сразу учуяла — кстати, почему, не пойму, сколько ни ломала себе над этим голову.

И чем больше их потом вокруг нас становилось, тем ярче в каждом из них проступали далеко не лучшие человеческие, казалось бы, черты. Причем, приумноженные.

Взять хотя бы Анатолия — он у меня в списке первым исключительно по хронологии стоит, а не по рожденной его больным самомнением предвзятости. Вцепиться мертвой хваткой в Татьяну и бросаться на людей вокруг нее, чтобы в ее жизни только один светоч остался — это не эгоизм?

Тоша оказался менее твердолобым, но постоянно отвлекаться от взятых на себя обязательств на неожиданно подвернувшееся на земле хобби, причем, явно в ущерб порученному делу и вплоть до чуть не полного его провала — это не халатность?

На Макса мне грех жаловаться — благодаря ему состоялась моя первая проба пера в ангельских разборках, но переключаться с назначенной и согласованной цели на другую, показавшуюся более перспективной, бросив при этом поставленную задачу не доведенной до конца — это не разгильдяйство?

Стас на их фоне казался наиболее преданным своему делу профессионалом, но громогласно объявлять о непримиримой борьбе с противником, выживать его с земли всеми правдами и неправдами и при этом пользоваться, глазом не моргнув, его услугами на ней же, когда своих силенок не хватает — это не лицемерие?

А теперь еще и этот … почти отец-основатель! Которого нам подсунули ввиду явного провала их менее опытных гонцов в переговорах с человечеством. Начать большой проект, вложить в него … по его словам, правда … кучу сил и идей, а потом лапки сложить, когда его от него отодвинули — это не слабодушие? Не безволие? Не трусость?

И что интересно — он оказался в курсе, что все его предшественники входили в состав моего летучего отряда. Но как вы думаете: хоть один из них — хоть мельком, хоть сквозь зубы и между делом — сообщил новому лицу в переговорах о том, что именно в этом отряде они показали свои самые лучшие результаты? В том самом, в котором им была гарантирована четкая организация, обеспечено строгое разделение функций и предоставлены все возможности блеснуть своими сильными сторонами? Прикрывая и нивелируя слабости друг друга. Забыв о конфронтации и впервые, наверно, почувствовав чисто человеческую силу единства.

У вас есть три попытки найти ответ на этот вопрос. По числу участников моего отряда — Анатолия я не ввела бы в него даже в самом страшном кошмаре. Этот единоличник на любом пьедестале почета блохой скакать будет, чтобы все призовые места своей персоной занять.

Вот когда он о людях вспомнил — когда сам не смог Татьяне память вернуть? Как же ему вдруг понадобилось тогда все ее окружение!